Харламов замолчал и потянул из кармана кисет с махоркой.
— Ты что же, друг, до конца не говоришь? — заметил Федя.
— А что?
— Он, папаша, в этом бою Митьке Лопатину жизнь спас, как коня под ним подвалили, — пояснил Федя, обращаюсь к Лукичу. — Сам было пропал, а Митьку от смерти отвел.
— Молодец! По-нашенски сделал, сынок, — заулыбался Лукич. — И у нас бывало в турецкую конпанию, всё бывало командиры говаривали: «Товарища люби больше себя». Так-то, сынок…
— Ну, батя, ты не серчай, а мне время итти, — сказал Харламов, поднимаясь и расправляя широкую грудь.
— Я не неволю… Ты навовсе, сынок? — спросил старик дрогнувшим голосом.
— Да нет, завтра приду. Мы, стал быть, много тут простоим. Так что еще повидаемся…
Проводив сына, Лукич убрал со стола, потом принес зипун и подушку.
— Ну, Хведя, и нам пора спать, — сказал он, постилая на лавке. — Ты лягай тут, а я уж на стариковское место, — показал он на печку.
— Постой, папаша, здесь будет спать еще один человек, — сказал Федя.
— Кто такой?
— Адъютант Семена Михайловича.
— Ну-к что жа, места хватит. Нехай на той лавке ложится. Я ему свою одеялу отдам. Она мне ни к чему. И так жарко.
Старик постелил на другой лавке и, кряхтя, забрался на печку.
— Папаша, а сынок у тебя, видать, уважительный, — сказал Федя.
— Степка? А как же. У нас, Хведя, все уважительные, — засипел Лукич, глухо покашливая. — Конешно, война трошки пошатнула эту уважению… Ну, сам скажи, разве можно старому человеку да без ласки? Он жизню прожил. Скоро ему помирать. Как же его не приветить?.. У нас, на Дону, стариков завсегда уважают. Как бывало казак возвернется с похода, так первое дело отцу и матери три земных поклона кладет. Потом старшим братьям. Да. А жена его три раза коню в пояс кланяется за то, что хозяина живым до дому принес… У нас, Хведя, кругом уважение. Редкий случай, коли муж с женой поругаются. Да нет, не помню. Кажись, за мой век такого и не бывало… А вот после первого октября друг дружке подарки дарят.
— Это почему после первого октября? — спросил Федя.
— Обычай такой. Как всю работу закончат, соберутся семьей, и хозяин первым одаривать начинает. Вот ты, Анюта, иль как ее там, хорошая мать и хорошо вела хозяйство — на, получай кашемиру на платье. Да… А ты, Митя, хорошо работал, да ругался, да пьяным напивался. Нехорошо это. Ну тот, конешно дело, проситься начинает: простите, мол, батя, больше не буду…
— Подумаешь, грех — ругался? — заметил Федя. — Иной раз без крепкого слова нельзя.
— Как же не грех! — удивился Лукич. — Насчет этаких слов у нас не дай и не приведи.
— В общем надо понимать, папаша, что у вас была тишь, да гладь, да божья благодать. Так, что ли? — спросил Федя с тонкой иронией.
— Ну? — Лукич выжидающе посмотрел на него.
— А кто при старом режиме на усмиренья ходил, рабочих плетями порол?
Лукич пожал худыми плечами.
— Ну-к что жа! Темные мы были, — заговорил он, почесав в голове. — За это, конешно, мы виноватые. Зато теперь, в революцию, почти все казаки-фронтовики, с верхнедонских, с товарищами пошли. Стал быть, вину свою искупили.
— Искупили? А кто у Мамонтова воюет?
— Ну, это атаманы-богачи да которые несознательные. Да ить больше с них старики, приверженные к старому порядку. А молодые казаки больше в красных. Вот и Степка мой…
— Тш-ш! — Федя вдруг привстал и прислушался.
— Ты што? — спросил старик.
— Семен Михайлович никак меня звал, — сказал Федя.
Он встал с лавки, прошел через хату и, тихонько открыв дверь в горницу, прислушался.
Постояв некоторое время, Федя, шлепая босыми ногами, вернулся на лавку.
— Спит? — спросил старик.
— Спит. Видать, поблазнило мне. А может, застонал. У него ведь и руки и ноги пораненные.
— Видать, большой душевности человек, — помолчав, сказал Лукич.
— Очень хороший… с хорошими. Ну, а лодырь лучше ему не попадайся. Терпеть ненавидит. Лучше сам уходи, пока цел.
— Значит, лодырям не потатчик?
— Бож избавь! У нас один командир полка было заленился. Кони и бойцы целый день остались голодные. Так Семен Михайлович поучил его малым делом. Ужас как осерчал! Изругал его беспощадными словами и в бойцы разжаловал. Произвел, значит, его в лучшем виде. А так даже очень простой человек. Для каждого бойца душевное слово найдет. Всегда по человечеству рассудит. И поговорит обо всем и спляшет с нами. Каждый из нас, не подумав, за него жизнь отдаст.