— Значит, настоящий командир. Справедливый. А это самое первое дело. Да… А я было-к в генералы его произвел.
— Да ну?!
— Стариков послухал. Они промеж собой гутарили. А он, выходит, был драгуновский вахмистр…
Лукич замолчал и, укладываясь поудобнее, завозился на печке.
За окнами слышались негромкие голоса бодрствующих патрулей.
Федя прислушался и ясно различил густой, низкий голос Харламова. Видимо, бойцы разговаривали между собой, сидя на завалинке хаты. На улице прояснилось. Пробившись сквозь запыленные окна, на пол упал голубоватый отблеск луны.
Лукич, вздыхая и бормоча что-то, ворочался на печке.
— Не спится, папаша? — спросил Федя.
— Не спится… Слышь, Хведя, я уж тебе скажу, — зашептал сверху старик. — Не могу молчать, и только! Видать, много я нагрешил. — Он присел, спустив ноги. — Понимаешь, какое дело… все шутов по ночам вижу.
— Шутов? Каких шутов? — удивился Федя.
— Самых обыкновенных. Сидит в углу, молчит. Не то корень, не то человек. Приглядишься, а это он шут и есть.
— Чорт, что ли?
— Нет. Чертей я знаю, у них роги. А энтот вроде, как бы сказать, корешок али старый-старый такой человек. Я ему шумлю: «Кш! Сгинь, нечистая сила!» А он хочь бы что. Сидит нога на ногу и молчит. Кабь знать, что б это такое?
— Пустое это, папаша, — сказал Федя с твердой уверенностью. — Блазнит тебе. Кажется.
Старик с сомнением покачал головой.
— Блазнит? Кхм… Нет… Я его кажную ночь вижу. Видать, за мной… Да… — Он замолк, тяжко вздохнув. Потом долго еще кряхтел и ворочался и, наконец, шепча что-то, заснул.
Поезд круто затормозил. Заскрежетали тормоза. С полок посыпались вещи.
Сашенька вздрогнула и проснулась.
В стороне паровоза бухнул выстрел. Вслед ему пронесся отчаянный крик:
— Стой! Стой! Держи-и!
Поезд остановился. Сквозь щель в забитом фанерой окне чуть брезжил рассвет. На платформе кричали и, слышно было, бегали люди.
Пассажиры зашевелились.
— Дело — табак! — сказал в темноте Митька Лопатин, молодой, лет двадцати, вихрастый парень.
Это был балагур и насмешник. Он сел в поезд еще под Саратовом и всю дорогу смешил пассажиров. На этот раз никто не поддержал разговора. Всем и так было ясно, что случилось что-то трагическое.
И теперь, притаившись в темноте вагона и почти не дыша, пассажиры молча ждали, что будет дальше.
— Пойти посмотреть, — сказал Митька с обычной решительностью.
Он, стуча сапогами, завозился где-то вверху, собираясь спуститься. Но в эту минуту в глубине вагона мелькнул желтый свет фонаря и в дверь просунулась голова в фуражке с кокардой. Голова подозрительно повела по сторонам, пошевелила густыми усами и повелительно крикнула:
— А ну, выходи!.. Куда с вещами? Вещи оставить!
Сашенька, чувствуя, как у нее по всему телу побежали мурашки, пошла вслед за другими к выходу из вагона. Митька Лопатин оказался подле нее.
— А ты не бойсь! Не робей! — подбадривал он девушку, с участием заглядывая в ее побледневшее лицо. — И не в таких переплетах бывали.
Пассажиры толпой выходили на платформу. И странное дело: не успела Сашенька ахнуть и удивиться, как Митька словно в землю провалился — вильнул под вагон.
В конце поезда мелькали фонари. Оттуда доносились крики и звон разбиваемых стекол. Топоча сапогами и хрипло дыша, пробежали в темноте какие-то люди.
— Держи его! Бей! — крикнул злой, задыхающийся голос.
Послышался шум борьбы. Кто-то, охнув, упал и забился.
— Врешь, не уйдешь! — злобно кричал тот же голос, прерываемый хряскими ударами по мягкому телу. — Так ты бежать, сволочь?.. Ковалев, вялей ему руки!
— А-а-а-а!.. — пронесся полный боли и ярости крик.
— Молчи! Убью, жаба!
Вновь послышался хряский, тяжелый удар.
— Господи, да что же они делают? За что мучают людей? — тихо сказала Сашенька.
— Молчи, молчи, — прошептала стоявшая рядом старушка в очках. — Молчи, а не то и нам то же будет.
По платформе, звеня шпорами и громко разговаривая сердитыми голосами, быстро прошли два офицера. На левом рукаве у каждого из них был изображен череп с костями.
— Чего столпились? А ну, становись! Разберись в две шеренги! — закричал вахмистр, тот самый усатый человек, что выгонял из вагона. — Кому говорю, дура! — напустился он на толстую бабу в платке, которая металась, размахивая руками и не находя себе места. — Встань здесь и замри!
Пассажиры, зябко поеживаясь, неумело выстраивались. Вахмистр в сопровождении казаков ходил по рядам, пытливо вглядывался в испуганные, бледные лица и, тыкая пальцем в грудь пассажирам, коротко приказывал: