Озарилась земля Калевалы; кажется, всем она полна, но не ликует сердце Вяйнемёйнена — еще не зреет на полях страны хлеб. К морю, к пределу могучих вод пошел вещий певец и увидел на берегу, на песчаной отмели, семь ячменных зерен. Спрятал Вяйнемёйнен драгоценные семена в лапку желтой белки, схоронил глубоко в куньем мешочке и пошел к реке на поляну Осмо, чтобы засеять хлебом землю. Но на краю поляны остерегла его с ветки синица:
— Не взойдет у Осмо ячмень, не поднимутся хлеба Калевы — ведь не срублен еще под пашню лес, и огнем не выжжена подсека.
Тогда наточил старый Вяйнемёйнен топор и свалил на поляне все деревья — оставил лишь одну высокую березу, чтобы был отдых перелетным птицам.
В то время парил высоко над поляной орел.
— Отчего ты не тронул березу? — спросил он Вяйнемёйнена.
— Оттого, — ответил мудрый старец, — чтоб спускались к ней на отдых птицы.
— Хороша твоя забота, — сказал орел и высек в помощь Вяйнемёйнену ударом когтя пламя. От взмаха его крыльев поднялся ветер, и огонь обратил в золу и сизый дым порубленный лес.
Раскрыл Вяйнемёйнен на поляне пашню, потом из куньего мешка, из лапки желтой белки, достал заветные семена, бросил их в землю и запел такую руну:
И внял Укко, небесный властитель, песне Вяйнемёйнена: согнал тучи с четырех сторон, ударил их друг о друга мохнатыми боками и выжал на поле янтарный дождь. Недолго ждал Вяйнемёйнен всходов — истекла неделя, и вышел он на поляну, где пахал и где сеял, а там уже поднялся золотой ячмень: до груди достают ему граненые колосья, высокие стебли клонятся от тяжести, на каждом стебле — по три узла. Улыбнулся Вяйнемёйнен, осмотрелся, увидел на березе посреди поля весеннюю кукушку и запел радостную песню:
Так и исполнилось все по вещим словам Вяйнемёйнена.
3. Йоукахайнен состязается с Вяйнемёйненом
Покойно и вольно жил Вяйнемёйнен в зеленых чащах Калевалы. Рождались народы и заселялись земли, сменялись зимы и старели камни, а он слагал свои мудрые песни о началах сущего, о делах минувших, о потаенных истоках вещей, и обходили стороной светлую Калевалу лихие времена и недороды. Людская молва далеко на юг и полночь разнесла вести о его вещем даре. Добрались слухи и до Похьолы.
В том северном краю, скалистом и мрачном, как изнанка мира, жил молодой Йоукахайнен — спесивый и задиристый лапландец. Услышал он однажды досадные речи, будто в долинах Вяйнёлы слагаются песни лучше тех, какие из рода в род поют в Похьоле и каким научил его отец. Зависть угнездилась в сердце Йоукахайнена — не стерпел он чужой славы и собрался в путь, в далекую Калевалу, состязаться в пении с Вяйнемёйненом. Не велели ему ни отец, ни мать, владычица рода, доверяться пустой затее, говорили, что околдуют его в чужой земле, зачаруют, оставят коченеть в сугробе, но упрям был Йоукахайнен.
— Во многом вы сведущи, — сказал он хвастливо родителям, — только я вас обоих мудрее. Захочу, и лучших певцом посрамлю, чародеев зачарую — так спою, что станет великий ничтожнее малого!
Взял Йоукахайнен в конюшне лучшего коня — из ноздрей пламя рвется, под копытами брызжут искры, — взнуздал и запряг в узорчатые сани. Уселся сам поудобнее, хлестнул коня кнутом с жемчужной рукоятью и помчался по дороге к просторам Вяйнёлы.
Долго скакал без отдыха его конь — выезжал Йоукахайнен из дома при полной луне, а прибыл в Калевалу к острому месяцу. Случилось так, что в это время старый Вяйнемёйнен был как раз на той дороге — объезжал дубравы и рощи светлой страны. Без удержу наехал на него буйный Йоукахайнен — зацепились у саней оглобли, лопнули ременные гужи, затрещали хомуты от натуги, а из дуг от удара вышел дым.
— Откуда ты родом, что не умеешь коня придержать? — озлился Вяйнемёйнен. — Зачем скачешь безрассудно? Зачем сломал мне сани?
— Я известный всем Йоукахайнен из Похьолы, — ответил лапландец. — Назовись и ты, бестолковый старик.
Вяйнемёйнен назвал свое имя и велел невеже уступить дорогу старшему. Но усмехнулся пришелец:
— Нечего нам годами меряться — какой прок в немощных сединах? Кто из нас выше мудростью, тот пусть и займет дорогу, а другой ему пусть уступит. Давай, Вяйнемёйнен, в споре решим, кто из нас сильней в познаниях и чьи песни полнее чарами.
— Что ж, — согласился Вяйнемёйнен. — Я певец безыскусный, жизнь в родных лесах прожил одиноко, да и слышал там только кукушку. Начинай, поделись, в чем сведущ.
И раскрыл ему Йоукахайнен свою мудрость — рассказал, что в крыше есть дыра для дыма, а в печи есть очаг для огня, что тюлень на мелководье у берега ловит лососей и сигов, что отважная щука мечет икру свирепой зимой, а горбатый окунь — летом, что северяне пашут на оленях, а южане — на кобылах, что на горе Писа растут ели, а на горе Хорна — сосны, что озеро Халляпюеря огромно, что река Вуокса неукротима, что водопад Иматра страшен.
— Бабья мудрость, ребячий ум! — потешался Вяйнемёйнен. — Расскажи о сокровенном — о вечных глубинах, о началах вещей.
И поведал Йоукахайнен, что синица — из птичьей породы, а гадюка — змея, что ерш — речная рыба, а минога — червь, что кипятком можно ошпарить, а пламенем — обжечь, что из всех лекарств старее прочих вода, что пена — средство в заклинаниях, что первый чародей — создатель, что вода явилась из горы, а огонь упал на землю с неба, что железо выпекают из болотной ржави, а медь родится на скалах, что древнее всех земель — трясина, что ива старше остальных деревьев, что дупла — первые жилища, что камни — первая посуда.
— Всю глупость выложил, — засмеялся Вяйнемёйнен, — или еще припомнишь?
— Нет, осталось немного, — сказал молодой Йоукахайнен и припомнил седую старину: как вспахал он когда-то море, как выкопал рыбам ямы, как опустил морское дно, распростер вширь озера, воздвиг горы и накидал скалы.
— Я был шестым из могучих, — похвалился лапландец, — это я сотворил землю и заключил воздух в границы, я направил в небе месяц и поставил солнце, это я забросил ввысь Медведицу и рассыпал по своду звезды…
— Да ты врешь без всякой меры! — осадил хвастуна Вяйнемёйнен. Крепко помнил он тайны творения, через пуповину взятые знания матери, и сказал со смехом, что никогда не был Йоукахайнен при начале начал, что не видел его и не слышал о нем тот, кто поставил солнце и построил небесный свод, что в бахвальстве юнец превзошел даже собственную глупость, а это лишь дураку из дураков по силам.