— Не годишься ты, сынок, в женихи этой деве, — остерегла его мать. — Очень знатен род Саари — не потерпят тебя там.
— Пусть род наш не знатен и не спорит с ними славой, — ответил Лемминкяйнен, — зато сам я знатен статью | да удалью и с кем угодно поспорить могу силой да ловкостью.
— Что ж, поезжай, — вздохнула мать, — пусть засмеют тебя там девицы и жены.
Недолго раздумывал Ахти над ответом.
— Быстро оборву я женские смешки и девичье хихиканье, — сказал он, — огуляю да наделаю всем детей — станет им с такой заботой не до смеха!
С теми словами запряг Лемминкяйнен в сани лучшего жеребца и помчался кратчайшей дорогой по замерзшему морю в саарские селения сватать себе цветок той земли.
Долго ли, коротко — прибыл он в страну Саари, но на беду подвело молодца нетерпение — неловко въехал Лемминкяйнен на деревенскую улицу: опрокинул на бегу сани и жалился в сугроб. Засмеялись над ним жены, стали потешаться над неуклюжим гостем девицы; вылез Лемминкяйнен из сугроба и закусил со стыда бороду — никогда еще не бывало, чтобы сыпались на него женские насмешки… Но победил в удалом Ахти веселый нрав — спросил он девиц и жен, будто в сугроб и не падал:
— А что, есть ли место у вас на Саари, где бы мог я повеселиться, поплясать на поляне да девиц саарских потешить?
— Много на Саари таких местечек, где б тебе повеселиться, непутевый! — ответили ему со смехом девицы и жены. — Оставайся у нас пастушонком и пляши на поляне с конями!
Принял Лемминкяйнен шутливый девичий вызов и остался на Саари пастухом.
Скоро подоспела весна и потянулись к солнцу зеленя. Проводит удалой Ахти весь день на лугу со стадами, а по ночам ходит к молодицам — играет с ними да весело пляшет. Так все и вышло, как сказал он матери: оборвал Лемминкяйнен их насмешки, никого не миновал — не было такой ни из молодок, ни из дев невинных, с которою бы он не переспал. Лишь одна осталась меж всеми — тот цветок Кюлликки из знатного рода Саари, что всех сватов отсылала, — отвергла она и веселого Лемминкяйнена.
Сапоги истоптал молодец из рыбацкого рода — все ходил вокруг девы, что была на острове всех прекрасней, но всякий раз говорила ему Кюлликки: «Что ты крутишься здесь, бедняк, понапрасну? Нужен мне муж тебя постатнее, ведь сама я стройна на диво и красою одарена на славу».
Так год почти минул в непутевом сватовстве, снова землю укрыло снегом. И вот однажды вечером, когда за сумерками следом повела Кюлликки девиц-плясуний на лесную лужайку, въехал на санях в хоровод удалой Лемминкяйнен, схватил Кюлликки и бросил к своим ногам на медвежью полость. Подстегнув кнутом коня, на скаку крикнул Ахти девицам:
— Никогда ни перед кем меня не выдавайте, что похитил я Кюлликки! А не то нашлю на Саари войну заклятием, и навек расстанетесь вы с мужьями и женихами!
Видя, что все дальше увозит ее от дома дерзкий Лемминкяйнен, взмолилась Кюлликки:
— Отпусти меня на волю, ведь будет мать обо мне горько плакать! Знай, что есть у меня пять братьев, и еще есть семь сынов у моего родного дяди — по следам они меня отыщут и назад воротят, как зайчонка отобьют у сокола!
Но не отпустил ее Лемминкяйнен, только крепче прижал ко дну саней. От горя стала девица клясть свою судьбу:
— Зачем я на свет родилась?! Для того ли меня мать растила, чтобы досталась я скверному мужу, беспутному задире, что всегда готов к распре и мечтает об одних битвах!
— Кюлликки, свет мой ясный, — принялся утешать ее Лемминкяйнен, — не о чем тебе печалиться! Обижать я тебя не стану, коли будешь хорошей женой и разделишь со мной ложе. Или горюешь ты о том, что беден я и нет у меня тучных стад? Так оставь эти заботы! Хороши мои коровы: на поляне — Куманичка, на пригорке — Земляничка, на болоте — Клюква. Корму они не просят, не запирают их на ночь, не сыплют им по утрам соли, и не надо им пастуха. Или от того печалишься, что незнатного я рода? Пусть так, зато меч мой огнем пылает, и уж он куда как знатен! Злобным Хийси он отшлифован и богами заточен — клинком этим добуду я своей семье величие! Испугалась таких речей Кюлликки.