Самым страшным во всем этом было то, что болезненные фантазии ван Леберга превращались мало-помалу почти в реальность. Обстановка в доме с течением времени сделалась настолько невыносимой, что близкие действительно начинали желать его смерти, хотя не признались бы в этом даже самим себе. Да, подсознательно, sub limine conscientiae[42] они хотели, чтобы он умер; ибо дальше такое положение терпеть было невозможно, и никакого иного выхода, кроме смерти ван Леберга, из этого не могло быть. Это и создавало ту до предела напряженную атмосферу, которая воцарилась в семье: в каждой комнате, в каждом движении таилась одна и та же ужасная мысль.
Долги поглотили меж тем все, что имела семья, кредиторов приходилось утихомиривать с неимоверным трудом, кредит был давно исчерпан. Семья с ужасом думала о приближающемся дне, когда индийское снадобье кончится и угасающую нервную энергию ван Леберга нужно будет пополнять, восстанавливать с помощью новой порции лекарства, то есть с помощью новых денег. Где возьмут они, каким волшебством добудут из ничего ту умопомрачительную сумму, которой можно будет (пускай хотя бы лишь на один-единственный месяц) оплатить лекарство? Мадам ван Леберг вся была в хлопотах, в переписке. Везде ее ждал отказ. Возбуждение ван Леберга достигло уровня пароксизма, он устраивал дикие сцены, считая, что отсутствие денег — не более чем коварная уловка, предлог, чтобы предоставить его на волю судьбы, бросить на растерзание ненасытной Смерти!
Он писал горячие, красноречивые письма своим старым друзьям из высшего общества, намекая туманно, что его жизнь в опасности, что его толкает в могилу собственная семья, — и просил денег, ссылаясь на некие стоящие перед ним мистические задачи. Бывшие друзья читали его послания со смехом или с досадой, видя в них признак безумия или попытку наивного шантажа, и чаще всего оставляли их без ответа; суммы, которые они, без малейшей надежды на возврат, дали ван Лебергу, давно уже превысили все пределы благотворительности.