Тогда ван Леберг перешел к мольбам; встав на колени перед женой, весь в слезах, он взывал к состраданию, к человечности; не убивайте меня, помогите в последний раз, — просил он. Он готов был на все, лишь бы жизнь его продлилась еще на месяц, обещал, что будет работать, как вол, что вернет прежнее состояние и былое положение в обществе: ведь как раз сейчас он ясно чувствует: в нем просыпаются силы, так неужто же именно в этот момент ему равнодушно дадут умереть? Он знает, смерть заслужена им стократ, он один виноват во всем, он никого больше не обвиняет, он лишь просит пощады и снисхождения, как человек, осужденный на смертную казнь!.
Бедная женщина понимала: они не рассеют ужасного подозрения, пока не положат перед больным деньги. Но где их взять? Страшный день приближался; и чем больше слабело волшебное действие арканума, тем заметнее иссякала нервная энергия ван Леберга — и тем требовательнее, капризнее он становился, тем хуже владел собой.
Тогда мадам ван Леберг решила рассказать все. Был у них один старый знакомый, который стал за эти годы министром: она пойдет к нему и изложит их трагическую историю, умолчав лишь о том, какую роль в ней играл князь Ниведита: к этому, считала она, ее обязывало данное князю слово. Она объяснит, что жизнь ван Леберга зависит от одного очень дорогого лекарства и что долг всей страны, всего общества, ради которого он столько сделал, добывая ему славу и наслаждение, позаботиться о жизни великого писателя, у которого впереди еще несчетные годы для создания новых шедевров.
Министр насмешливо улыбался, слушая этот странный рассказ; он решил, что несчастная женщина от горя и лишений повредилась умом. В общем-то он хотел бы дать ей милостыню, но в этом ему мешали воспоминания и сквозившая во всем облике мадам ван Леберг гордость.
— Будьте спокойны, мадам, все, что от меня зависит… Вашего мужа никто не ценил так, как я… — мучительно запинаясь, говорил он. — Однако столь необычная просьба… Впрочем, все, что только возможно… — таков был его ответ.
Отчаявшаяся женщина почти слышала, как после ее ухода он дает указание, чтобы впредь ее к нему не пускали. Надежд больше не было; она чувствовала: из прежнего общества, в котором они вращались, никто не примет всерьез ее слов. И тогда ей изменила былая сдержанность; в той, не слишком изысканной среде, куда они скатились, она рассказывала свою историю всем встречным и поперечным, перемежая ее жалобами, упреками, сентиментальными комментариями. Здесь она встречала больше доверия, чем у министра: полуобразованные, склонные к мистике истерички, желающие погреться возле громкого литературного имени, с удовольствием смаковали подробности удивительной, жутковатой истории, к которой случай дал им возможность приобщиться. Они-то уж ни за что бы не согласились держать такую историю в тайне, и вскоре даже консьержки в соседних домах болтали, что ван Леберги владеют волшебным секретом продления жизни.
Душевная нищета подобна электричеству: она заражает все вокруг дергающим, болезненным возбуждением, которое тут же возвращается к ней и усиливает ее, образуя порочный круг, множа боль на боль, смятение на смятение. В одну из унылых ячеек гигантского парижского улья ван Леберги внесли беспокойную мысль о неисчерпаемости человеческой жизни, и вот теперь эта мысль, превращаясь во враждебность и зависть, обжигала их в каждом лице, обращенном к ним, в каждом встреченном взгляде. У бедняков, которые здесь обитали, видя их каждый день, тоже были свои, дорогие им больные — или были причины всерьез тревожиться за свою жизнь. Скудная фантазия заставляла их с завистью смотреть на семью, владевшую, как говорили, тайной жизни. Что в этих слухах правда? Ван Леберг в самом деле ведь жил, несмотря на свою ужасную болезнь.
В убогих, едва тронутых светом знания душах поднимали голову древние суеверия, унаследованные предрассудками. Скоро мадам ван Леберг заметила, что, где бы она ни была, к ней обращаются полные зависти, жадные взгляды, в которых стоит немой вопрос, губы шевелятся, готовые произнести что-то. В доме, где они жили, лежала, прикованная болезнью к постели, прелестная юная девушка, единственная отрада родителей; мадам ван Леберг каждый день видела ее отчаявшегося отца — и, опустив голову, словно преступница, пробегала мимо него по лестнице. Ей казалось, ее вот-вот остановят и привлекут к ответу за жизнь своих близких. Ее преследовало навязчивое ощущение, что люди перешептываются у нее за спиной, показывают на нее пальцами; ей хотелось встать перед всеми и за что-то оправдываться.