— Конечно, тяжелая служба… очень тяжелая… — пыжась, говорил он, когда вертелся вокруг девушек у колодца или сидел с приятелями за бутылкой вина.
— А что за служба-то у тебя такая, Джонни?
— Коль там не бывал, не раскумекаешь, — отвечал Джонни, напуская туману, наподобие древнего оракула.
В ту пору разразилась война — и Джонни следовало возвращаться на корабль. Узнав об этом, он скорчил весьма кислую физиономию, более кислую, чем можно было ожидать от героя.
— Ты чего нос повесил, Джонни? — спрашивали деревенские парни, жадно ловившие все новости с фронтов и втайне ужасно ему завидовавшие. Но ответ был неизменно один и тот же:
— Коль там не бывал, не раскумекаешь.
Мать напекла Джонни пирогов на дорогу, а тетя Бетти повесила ему на шею медальон. На этом медальоне была изображена русалка. Тетя Бетти купила его на базаре, сочтя, что моряку он подойдет как нельзя лучше. Экипированный таким образом, Джонни явился на корабль и заступил на свою службу. Теперь уж волей-неволей пора открыть, что за служба такая у Джонни.
Он не был комендором и не выстаивал часами тревожные вахты, подавшись вперед и вглядываясь в даль возле устремленных в море серых орудийных стволов.
Джонни вообще не был военным, хотя и служил в военном флоте.
Он даже матросом не был. Никогда не доводилось ему взбираться на стройные мачты и лазать по зыбким канатам, чтобы водрузить на них маленькие разноцветные вымпелы, которыми корабль подает знаки другим кораблям, словно переговариваясь с ними.
Нет, Джонни даже на палубу не выходил во время своей вахты.
Не кружил ему голову запах свежего морского ветра и соленой воды, не любовался он причудливыми бурунами, которые неустанно стирались и вновь вырисовывались как на гигантской грифельной доске; и не высматривал он ни туч в небе, ни туманных берегов на далеком горизонте.
Вахту свою Джонни нес в раскаленной железной тюрьме.
Взойдя с битком набитым пожитками деревянным сундучком на корабль, он направился к выкрашенной белой краской железной лесенке, по которой можно было спуститься прямо в чрево бронированного чудовища. Там вечно горел огонь; Джонни стоял у огня и кормил его с лопаты.
Да, трудная это служба… трудная… ни тебе горизонта, ни моря, ни воздуха. И форсить Джонни особенно не приходилось: не носил он матросскую блузу, и матросский воротник не развевался у него за плечами… а стоял он по пояс голый — ибо жарко там было, словно в пекле, — весь черный от угля и копоти, как трубочист.
Семь бед — один ответ. Джонни был всего лишь кочегаром, а кочегару такое же дело до неприятеля, как и до русалок. Ни тех, ни других он и в глаза не видит. И волнует кочегара во время войны только одно: когда начинается бой, кочегарку — так официально называется эта раскаленная железная тюрьма — запирают снаружи. Джонни это не давало покоя. Кошмарные истории слышал он от старых матросов о том, как тонули большие корабли и все кочегары гибли: их запирали, чтобы они до последнего мгновения поддерживали огонь в топках. Джонни страшился даже подумать об этом и с нетерпением ждал, когда его сменят на ночь, чтобы подняться на среднюю палубу, где кочегары вместе с остальными заваливаются вповалку, как куры в клетке; дух там стоит густой и тяжелый, зато можно наконец отвести душу. На средней палубе лобызались подвыпившие «свояки» — хоть спиртное и было под запретом. А старший кочегар Том разглагольствовал с подозрительной веселостью:
— Не тужи, братишка! На войне день за два идет. Так что нам же лучше: скорее лопаты бросим.
Ибо, да будет вам известно, для кочегара вершина земного счастья — бросить лопату.
— А если кто воды нахлебается под завязку? — спросил тогда Джонни, потому что кошки скребли у него на душе и, надо думать, не чистые родники отчего края имел он в виду, а соленую морскую воду, которую может глотать только утопающий.
«Свояки», смеясь, отвечали:
— Утопленник — он тоже бросает лопату.
Джонни схватился за висевший на шее медальон тети Бетти; на время все притихли, дымя трубками.
— Топить-то все равно надо, — раздался голос, и это был голос Тома.
— Топить надо, это точно, — присоединились к нему и остальные.
— И не дай бог, ежели кто заартачится. Прибью на месте. Коли не прибьешь, так и другим придет в голову бросить лопаты. Ясное дело.