«Установится хорошая погода! Хорошая погода!»
И все вокруг, вся природа, земля, которая почти на глазах оживала, набухшие на деревьях почки, трепещущие, летящие, плывущие по воде цветы и смеющиеся служанки в легких платочках, которые вышли к ручью стирать белье, — все признавали правоту Рудольфа Фалба, — и в этой великой битве все они были приверженцами весеннего тепла и красоты. О, я чувствовал всю кровавую беспощадность битвы! Словно великие, сверхчеловеческие силы, сами боги вступили в бой! И мне не хотелось смеяться. Я затаил дыхание, потому что мой герой Дёрдь вдруг умолк, — молчание, предвещающее взрыв! Он вновь наклонился к колоде; ведь всякий ученый, услышав имя своего соперника, непременно напустит на себя безразличный вид. Но ему уже было не до притворства!
Девичьи голоса зазвенели вновь:
«Папаша Дёрдь, ну сделайте хорошую погоду!»
«Сделайте хорошую погоду!»
«Я дам вам вина! Возьму у папаши Дёрдя флягу, пойду в погреб и наполню ее самым лучшим вином — он сроду не пил такого».
«Была бы только хорошая погода…»
…А потом голос папаши Дёрдя, свистящий, как предохранительный клапан перед взрывом:
«Нужно мне твое вино… Я не возьму вино у шлюхи! У меня свое вино, сам делаю… Чужого я пить не буду, только то, что сам делаю… из уксуса и сахара… Не променяю я его на вино шлюхи!»
И снова поток девичьих голосов:
«А что хочет папаша Дёрдь? Что он хочет?»
«Хочет он поцелуй?»
«Хотите я вас поцелую, дядя Дюри?»
«Дядя Дюри!»
«Прийти к вам вечером, дядя Дюри?»
И хохочут, хохочут.
«Дядя Дюри, а правда, что вы спите на попоне?»
«На поленнице и на попоне».
«В дровяном сарае».
Я слышал их смех и чувствовал — и содрогался от этого чувства, — что красивых, чистеньких девушек волнует откровенная, грубая сила, которая исходит от старика, волнует само его уродство и что смотрят они на него вовсе не с презрением, а со страстным любопытством; они обступили его, ощупывали, обнюхивали. Страх и отвращение охватили меня; я хотел бежать, но ноги не слушались. Я знал: сейчас, именно сейчас должно что-то произойти — и не ошибся.
Старый Дёрдь неожиданно выпрямился, словно его позвоночник вдруг разгладили. Вскинул голову. В налитых кровью глазах плясали бешеные искры. Пила выпала у него из рук. Никогда не забуду эти лапищи, эти большие натруженные ладони, которые вдруг раскрылись, словно сами по себе, медленно, как лепестки большого цветка, как мясистые листья на длинных плетях, раскрылись губительно и сладострастно. Будто он хотел кого-то погладить или сжать, сдавить до смерти. Точно безобразный сатир, точно Циклоп. Плечи его раздались, маленький человечек вдруг превратился в великана. Его вихор взлетел на весеннем ветру, словно облако.
Теперь уже и девушки поняли, что чаша полна. И бросились бежать, на этот раз испугавшись по-настоящему, а дровосек, как большой свирепый зверь, кинулся за ними. Маленькая толстушка оказалась в его руках, и огромные лапы, как живые, дробящие клещи, судорожно впились в горячее, пухлое тело. Я хотел бежать: но не мог отвести глаз от этого зрелища. Я знал, что это должно было случиться! И ощущал сладость и ужас мести, сладость и ужас победы! И в то же время нетерпимая боль и страх овладели мной, когда я увидел эту красивую девушку, увидел саму Красоту в огромных грязных лапищах. Белое девичье тело исчезало в бурых лапах урода, как капли росы в пыли. Девушка визжала, звала на помощь. Ее подруги остановились неподалеку, растерянно оглядывались. Дёрдь, этот великан, срывал, комкал, мял платье и плоть. Девушки замерли, будто остолбенели. Словно загипнотизированные, смотрели они на эту жуткую картину, смотрели не то с ужасом, не то с любопытством, словно пораженные каким-то явлением природы, одна из них даже подошла на шаг ближе. Дёрдь не слышал и не видел ничего вокруг. Истерзанное девичье тело задыхалось, хрипело в его руках. Один крючок сзади на платье лопнул и, описав дугу, звякнул, упав на камень. Удивительно, как точно я все помню, даже такие мелочи.