И вдруг опомнился. Троекратное «ура!». Цыган заиграл туш.
Быть может, я знаю кого-то, похожего на этого человека? Нет, нет, я знаю его, его самого.
Что за бред! Откуда? Ведь он только что вернулся из Америки, с берегов Большого Соленого озера.
Тишина! Говорит мой отец. Красиво, отчетливо, благородно. Он произносит тост от имени гостей праздника. С кем бы он ни беседовал, в его голосе непременно слышны снисходительные нотки, но это ни в коем случае не оскорбительно или неприятно для собеседников — напротив, они скорее чувствуют себя польщенными. Мой отец истинный венгерский барин: серьезность, радушие, открытый взгляд, аккуратная с проседью бородка. Всегда обдуманно и со вкусом одет, умен, рассудителен, прекрасно разбирается в людях. Для меня он был истинным идеалом. Но сейчас — сейчас я как будто вдруг удивился тому, что он мой отец. Как будто я видел сон и во сне был сыном этого образованного, красивого, богатого аристократа.
У меня отяжелели ресницы. Может, так подействовало пиво? Обильная еда? Слишком засиделись за обедом? Наконец мы встали из-за стола. Отец поманил меня:
— Тебе весело?
— Весело.
И я опрометью бросился от веранды. Прочь, прочь! Я боялся, действительно боялся — того человека. Следующие полчаса была моя очередь дежурить около кассы; вместе с Пиштой Реви мы побежали к арке по темной аллее, где уже развешивали китайские фонарики.
— Эй, — сказал Пишта Реви. — А известно тебе, что город Большого Соленого Озера называют еще Новым Иерусалимом?
Я не ответил, и Пишта опять затараторил:
— Там живут мормоны. А известно тебе, что у них на трех главных начальников восемьдесят две жены?
Я опять промолчал. Ведь он все равно не уймется, пока не выложит все, что читал о мормонах.
— А известно тебе, что мормоны без конца воевали с индейцами? Хотя сами считают себя родственниками индейцев.
И Пишта задумчиво добавил:
— Хотел бы я знать, случалось ли инженеру Кинчешу видеть индейцев?
— Да ведь индейцы, в сущности, почти все вымерли, — заметил я.
— Нет, в тех краях они еще сохранились, — стоял на своем Пишта; но тут же перескочил на другую тему: — Вот интересно бы узнать, сколько раз пришлось инженеру Кинчешу переводить часы, пока он добирался оттуда. Ведь когда у нас вечер, там уже утро.
— Это можно бы вычислить, — заметил я. — Конечно, для точности следует знать географическую долготу и широту.
Отчего так врезались мне в память каждое слово, каждая сценка этого дня? Полчаса у кассы… Ветерок колышет триумфальную арку, выложенный из ветвей венгерский герб роняет листья. Гибкие ветки, лента, листва, знамя! Столик, поставленный для кассы, качается на неровной земле, позвякивают неустойчивые столбики монет.
— Ну-с, как наши дела? — любопытствует, подойдя, господин учитель Круг.
Пригожий белокурый Майер, который, без сомнения, на ночь выложил на свои брюки все греко-латинские словари и загодя начистил до блеска кокарду, с откровенным волнением высматривает семейство Шаркёзи — Эллу Шаркёзи. Они все не едут, зато прибывают другие гости. Прикатила коляска с гайдуком на облучке: вице-губернатор Шимонфи, его супруга, нервная жеманная дама, и крошка Алиса — рассыпающиеся кудряшки, голубые банты за ушами, белые туфельки, чулочки.
— Твои родители уже здесь, не правда ли? — томно спрашивает меня мать Алисы.
«Сейчас мне некогда, некогда думать, — лихорадочно твержу я про себя. — Потом, когда станет можно, обдумаю все-все».
Явилась Джизи, темноволосая Гизи, «итальянская красавица», четырнадцатилетняя, уже вполне развившаяся девочка, кокетничавшая со всеми гимназистами без разбора. И семья Сандер, с робкой умненькой Неллике…
Днем в сарае, пряно пахнувшем травами, затеялись танцы для детей. Открыли бал совсем маленькие девочки и мальчики, одни танцевали неловко, стеснительно, другие — с лукавой улыбкой. Крошки-танцоры сперва прошлись под музыку через импровизированный зал; мальчики вели своих миниатюрных дам с чрезвычайно торжественным видом. А девочки — то одна, то другая внезапно покидали своих партнеров и, топоча, бежали к мамам поправить волосы. Вдруг взвизгнула Неллике: у нее в волосах запуталась оса. Я голой рукой ловко вызволил страшного зверя. Неллике благодарно мне улыбнулась. Мы молча протанцевали с нею еще несколько туров. Танцевать я любил, но, в общем, от девочек старался держаться подальше. У некоторых так потели руки! Да и о чем с ними разговаривать — одни ведь глупости на уме. Мне больше нравились девочки постарше, иной раз я просто не мог отвести от них глаз.