Здесь, на озере, время словно замирало для него: он вдруг замечал, что уже смеркается, и ему надо, спотыкаясь и налетая на деревья, ощупью пробираться в сторону дома через страшные лесные дебри. Он весь дрожал в эту пору и часто сбивался с пути, хотя и обзавелся уже для своих прогулок карманным фонариком; истерзанный, перевозбужденный, с взбаламученной душой добирался до дома и всю ночь не мог заснуть, мучась нервной бессонницей. Прогулки на озеро стали для него как бы вредоносным наркотиком и отравляли его, как отравляет яд. Бенедек исхудал, его глаза странно блестели, взгляд порой рассеянно стекленел, учитель всегда теперь казался немного сонным и потерял аппетит. Иногда он вдруг соскакивал с места, как будто вспоминал о чем-то неотложном и это что-то требовало немедленно отправиться на Крошку-озеро шаткими, гипнотическими шагами. Продравшись сквозь заросли и увидев перед собой знакомую, уже очень знакомую картину, он бросался в траву и клал рядом книгу — какой-нибудь пустяковый роман, который везде можно купить за несколько филлеров. Но книга оставалась нераскрытой: он полулежал, вперив глаза в противоположный берег, пока в них не начинало рябить, и тогда с призрачной почти ясностью вырисовывался перед ним там, на другом конце озера, на фоне кустистых, пучками растущих тростников, коричневый нос узкой лодки, он видел длинные, рассекающие воду весла, и хотя вдали, перед буйными тростниковыми зарослями очертания расплывались, он отчетливо видел своими очень, впрочем, близорукими глазами еще и бледное женское тело, обнаженные руки и ноги, и яркое пятно красного купального трико. Виделись или угадывались там и другие человеческие фигуры, но он тотчас узнавал среди них свою, долго вглядывался в нее, стараясь поточнее различить силуэт, наконец глаза начинали слезиться от напряжения или налетал порыв ветра, — и лодка, вздрогнув, исчезала в скорбных волнах. Ветер на озере, как нарочно, обнаруживал себя только порывами, как внезапный озноб: впрочем, заросли тростников оставались неподвижными, хоть и склоняли понуро камышовые булавы и цветущие метелки. Как только эта неподвижность вновь вставала перед взором, снова обрисовывался нос лодки, и Бенедек заново представлял себе весь ход катастрофы до мельчайших подробностей, как мог бы воображать себе какую-нибудь страшную картину тот, кому страсть не дает покоя.
Однажды поздно за полдень, когда он так приневоливал зрение, рядом с воображаемой лодкой вдруг появилась настоящая, которую ни порыв ветра, ни колыхание тростника не могли заставить исчезнуть: эта лодка точно и бесспорно не имела никакого отношения ни к всегда зеленым и волглым тростникам, ни к коричневой линии берега, усыпанного рыжей опавшей листвой, которая казалась лежащей и пламенеющей здесь с какого-то вечного прошлого года, настолько не верилось, что уже вправду наступила осень… Это была настоящая лодка, и в ней какая-то женщина — не в купальном трико, но совершенно одетая — с видимым напряжением работала веслами: казалось, она никак не может пристать к берегу, — лодку странно вращало, словно на озере были сплошные водовороты, как и полагалось по досужим разговорам. Бенедек бегом обогнул озеро и предложил свою помощь. Он бежал как будто во сне, и словно бы входило в сон, что ему сейчас, немедленно нужно сбросить с себя одежду и вбежать в воду, чтобы помочь перемогающейся в лодке девушке в коричневом платье. Однако девушка предупредила, что это опасно, так как озерное дно в этом месте внезапно обрывалось, образовав воронку. Бенедек озирался кругом, не зная, что посоветовать; в конце концов он зацепил крючковатой веткой борт лодки, и, хотя, пока подтягивал, сам едва не свалился в воду, ему удалось-таки подвести лодку к берегу. Девушка без всяких излияний восторга поблагодарила его, а затем они вместе подыскали подходящее место, чтобы приковать лодку цепью.
— Я никогда не видел лодки на этом озере, — сказал учитель.
— Графиня приказала сделать, — ответила девушка. — Напал на графиню такой каприз, что непременно хочет кататься на Крошке-озере… Я ее камеристка, — добавила она.
Учитель также представился. Они вместе пошли по крутой дороге вниз, пробираясь сквозь густые дебри, и, так как мало-помалу стемнело, рука учителя и его карманный фонарик вели даму. Этот путь вниз тоже был похож на сон: то камень скатывался из-под ног, то неизвестный зверек прошмыгивал в темноте, потом вдруг, засияв, вышла луна, и фонарик вернулся обратно в карман плаща; девушка без умолку рассказывала о причудах графини.