Перепуганный, я поковылял назад и, захлопнув за собой калитку, припустился бегом из живого сада, даже не сказавшись хозяину. Вечером, однако, Криштоф Семлатоми нашел меня в моем привычном ресторане. Он был необыкновенно бледен, небрит, весь в каких-то болячках, а лицо выглядело распухшим. Его большое тело тяжело опустилось на стул, и он изнеможенно опрокинул в себя стакан пива.
— Осы Криштофа! — заклокотал он. — Сенсационное открытие! — Потом добавил: — Жужжат, мерзавки, — и помахал руками возле ушей, словно отгоняя кого-то.
Неожиданно я признался, чему стал свидетелем.
Последовала новая порция клокотания.
— Осы Криштофа! Так их назовут, моим именем. Белобрюхих, тех, что без жала. Вы все равно не запомните их латинское название. Но отныне они осы Криштофа! Черт бы их побрал!
И он опять отмахнулся.
— Я поставил эксперимент с выделениями половых желез. Именно их-то они и чуют, собаки, причем за шесть миль — но не по запаху. Это определенно. Вы видели этот вонючий цветок, этот большой, белый? Так вот его, несмотря на резкий запах, они обнаруживают только вблизи. Все дело в том, что они прожорливы, черти!
Брови его подскочили, он поднял палец — но внезапно опять схватился за уши с выражением чуть ли не ужаса. Потом, немного успокоившись, продолжал:
— Да, прожорливые, черти! Тут мне повезло. Еда для них, судя по всему, важнее любви. Как только они чуют этот зловонный цветок, они уже больше не ищут самку, ради которой пролетели мили и мили… Бросают свою Елену и фьють — лопать мед! Тут мне повезло.
Он неожиданно рассмеялся на мой вопросительный взгляд.
— Ну, конечно! То, что вы приняли за огромное гнездо, то был я. Я был самкой, прекрасной Еленой, объектом вожделения. А всему виной эта несчастная ванна. Я сделал в лаборатории сидячую ванну, а то жарко, сил нет, и в воду, очевидно, попала капля состава, который содержал, в незначительном количестве, выделения половых желез. Но для этих собак количество оказалось не незначительным. Боже, какое жужжание! Когда только это кончится! Оглохнуть можно.
Он нервно вскочил, и было видно, что лишь отчаянным усилием воли он смог заставить себя снова сесть.
— Я не боялся, — продолжал он, — я знал, что они не укусят. Но это было ужасно, кошмар какой-то. А хуже всего этот зуд, который у меня остался. Все зудит до самого нутра. Меня спасли те цветы!
Он наклонился ко мне ближе.
— Понимаете, мне иногда кажется, что они прилетели специально — помочь прилетели. Здесь какая-то загадка, во всем этом. И потом, эти осы — как они могут чувствовать? И понимаете…
Тут он залпом допил пиво и опять повел рукой возле уха.
— Какое-то странное чувство, словами и не расскажешь. Это множество ос, все они были влюблены, их гнала страсть.
Я их приманил — и они облепили меня. На меня изливалась страсть, таинственная, суетливая, слепая страсть этих букашек. Каждая частичка моего тела — глаза, нос, уши, даже рот, когда я хотел крикнуть — была переполнена ею. О! Мои руки онемели, словно их кто-то опутал. Сетью! А все Любовь Насекомых. Это она зудит во мне, она жужжит в ушах. Она так и осталась внутри меня!
— Не волнуйтесь, — успокоил я его, накрыв его руку ладонью.
— Меня переполняет какой-то кошмар, страшно вымолвить — похоть. Мои поры пульсируют, клетки мечутся — совокупляются… Вы не чувствуете? Я ни о чем другом не могу думать, пройдет это когда-нибудь, как по-вашему? Приютите меня по крайней мере на сегодняшнюю ночь, я не могу спать дома…
Его рука действительно трепетала под моей ладонью, и я повел его к себе. Утром он ушел от меня, и с тех пор я видел его лишь однажды, в бассейне. Он исхудал, нервно вздрагивал и беспрерывно отмахивался, на мое приветствие ответил так, будто мы едва знакомы, и с вожделением самоубийцы бросился в воду. Но он не стал самоубийцей — хотя жил после той нашей встречи недолго. Я не знаю подробностей его смерти. На м-ском кладбище я как-то натолкнулся на надпись: