К тому времени, как Франци пожаловал к дядюшке с визитом, до него уже дошли слухи о скандальном происшествии. Как им удалось с такой быстротой преодолеть расстояние — остается только поражаться. Должно быть, подобные вести распространяются каким-то сверхъестественным путем, они реют в воздухе, подобно бациллам; но факт, что в те дни имя Франци было на устах у всех обитателей двух комитатов. Самые различные версии сходились в одном: Франци ловкий негодяй, пронырливый мошенник, обведет вас вокруг пальца, да и был таков… Скандал и впрямь разыгрался чудовищный, и даже долгие годы спустя в Гадороше о нем ходили легенды. Сбежавший жених, гости, попусту собравшиеся на свадьбу, послужили темой юмористической, корреспонденции даже для одной из столичных газет. Франци пребывал в ужасном расположении духа, не решаясь показаться на люди. Письма, прибывшие из Гадороша, он так и не осмелился распечатать, в особенности то, к которому было приложено обручальное кольцо Ирен. Свое кольцо он в конце концов отправил безо всякого сопроводительного письма, хотя мысленно целыми неделями сочинял объяснительное послание Ирен. Но что тут было объяснять?
Аптекарь Осой — приятель Франци — расквитался с квартирой и переслал ему вещи; однако и его письмо Франци прочесть не отважился.
И все же от грандиозного скандала был кое-какой прок: благодаря ему легко осуществилось желание Франци о переводе на другое место. Конечно, его карьере это не пошло на пользу. Каким бы махоньким городишком ни был Гадорош, все же он находился у Христа за пазухой. Франци в полной мере оценил этот факт, лишь очутившись в забытой богом глухой дыре, где ни огромных розовых плантаций, ни гадорошского вина не было и в помине. Подобно изгнанному из рая Адаму вспоминал он дни, проведенные у тетушки Илки, и размышлял о внезапном крушении своей судьбы. Похоже, все, что было заманчивого и прекрасного, ушло в небытие вместе с весенними розами, а на его долю остались лишь стыд и горечь. Остались также и почтовые квитанции на деньги, отправляемые им в погашение долгов: это было его единственной связью с прошлым. Но в его душе навеки запечатлелись покрытые виноградниками гадорошские холмы, плавные очертания которых были так непохожи на крутые изгибы здешних гор! Даже чаша позора источала сладковатый аромат воспоминаний, напоминающий запах розовой воды.
Так и жил наш герой год за годом, подобно Овидию, который тоже из-за амурных дел угодил в Томы. Снедающие его стыд и горечь не давали ему располнеть: он сохранил подтянутость и юношескую стройность. Но волосы у него рано начали выпадать, и к тому времени, как его назначили судьей в Шот, Франци в сущности облысел.
Гадорошские переживания повлияли на его жизнь и еще в одном отношении: уберегли его от супружеского ига. Но вместе с тем воспоминание о пережитом вновь и вновь, до скуки и пресыщения влекло его в розовый сад цветущих девичьих прелестей, à l’ombre des jeunes filles en fleurs[39], пользуясь выражением одного французского писателя более поздних времен. Франци повсюду искал утерянный рай — благоуханный розовый сад тетушки Илки. Ощущение стыда со временем притупилось, зато тоска по былой райской жизни все возрастала. Перебравшись в Шот, Франци нанес местной знати официальные визиты и без труда был принят в обществе. На девичьих вечеринках он чувствовал себя в родной стихии; без атмосферы пьянящей молодости, дамских сплетен, кокетства и ухаживаний он попросту не мог обойтись. Но старался ни с кем не сближаться, не впутываться ни в какие осложнения. Его постоянно удерживал болезненный страх: как бы не связали его имя с какой-либо особой дамского пола!
Жизнь его проходила меж этих двух полюсов: тоски по раю и застарелого страха. И под конец превратился Франци Грубер в вечного кавалера: почтенного господина судью, наслаждающегося кофе со сливками в обществе приятных дам… Таким я и представил его в начале своего повествования.
Неумолимо бежали годы. Франци совсем облысел, а его упругой походке нанесла урон подагра. Доктор порекомендовал ему поехать на курорт в Харкань, весьма популярный в ту пору среди обитателей Шота. Туда наведывался среди прочих дядюшка Деме — старина Деме Рац, о котором я не раз упоминал в другом своем рассказе.