— Да, ты белая… Старики-индейцы говорят, что когда-то давно тут на берегу реки появились однажды белые люди. Откуда они пришли — никто не знает. Может их судно тоже разбилось в бурю…. Долго ли они тут жили — мне неведомо. Потом пришельцы куда-то делись. Индейцы же макома с той поры почитают белых людей почти что за богов, а место, где пришельцы жили, по сей день зовётся Долиной Белых Людей… Так что, может, они тоже были русскими, славянами.
— Я тебя Маней звать буду?
— Зови… Мне даже лучше, — кивнула Манефа, затем поднялась и направилась к выходу. — А ты, Алёна, поешь, однако… Пойду воды согрею, потом опять к тебе приду.
— Погоди, Маня… А ты никогда не пыталась отсюда уйти?
— А куда же тут уйдёшь? Разве что опять к испанцам.
— Нет… Домой на Кадьяк. Ежели в здешние порты разные суда заходят, то, стало быть, и в нашу сторону идут.
— Нет, не пыталась. Далеко отсюда те порты. Да мне и здесь хорошо. Привыкла… А ты, ужель, обратно домой собралась?
— Я только об этом всё время и думаю.
Алёна повернула голову, закрыв глаза…
Как же ей не думать о родимом доме, о батюшке с матушкой, о братце, о сестрице своей младшенькой, да о любимом своём Ванечке, с которым разлучила её судьба в самый день и час венчания в Божием храме там, на острове Ситха, у берега Аляски.
Да и как ей, родившейся от русских отца и матери, не называть своей родиной скалистые острова вдоль матёрого американского берега за тысячи миль от российских берегов.
Она часто думала о том, когда, как и почему пришли к Аляске русские люди? Почему они, в том числе и её батюшка, называют неуютную ту землю «землёй российского владения». Алёна слышала об этом, но совсем немного, а всего она не знала, да и знать не могла.
Глава четвёртая
…София-Августа-Фредерика, принцесса Ангальт-Цербстская, дочь Христиана-Августа, герцога Ангальт-Цербст-Бернбургского и Иоанны-Елизаветы, принцессы Голштейн-Этинской, а попросту российская императрица Екатерина Вторая Алексеевна проснулась в своей спальне как всегда сразу после шести часов утра. Она сама оделась, прибрала себя, сполоснула лицо холодной водой из умывальника и сама же разожгла, уложенные ещё вечером, дрова в камине.
Екатерина любила эти ранние утренние часы за то, что они принадлежали только ей одной и никому больше. Она знала, что у дверей спальни и других личных комнат дежурят сейчас камердинеры, камермедхен, да камерфрау. Но никто из них не посмеет войти сюда, пока она сама не позовёт их тонким звоном своего серебряного колокольчика.
Да и совсем немного было у государыни Екатерины таких счастливых минут одиночества. Уже к девяти часам у дверей её, убранной к тому времени спальни, соберутся со своими бумагами статс-секретари, обер-полицмейстер, вице-канцлер или столичный губернатор, петербургский главнокомандующий или генерал-прокурор Сената — те, кому в этот день положено быть у императрицы для доклада. С этого самого часа государыня будет весь день среди людей, занимаясь различными делами почти до отхода ко сну где-то часов в десять вечера. Так что ей было за что любить эти первые после пробуждения утренние часы.
Екатерина ещё с юности не любила никакой роскоши ни в одежде, ни в убранстве жилых своих покоев и придерживалась сего правила всегда и по сию пору. Вот и сейчас, надев простой белый капот и такой же белый чепец на голову, она в первый раз позвнила в колокольчик. Тут же отворилась дверь и в её рабочий кабинет вошёл дежурный камердинер, которого она даже и не видела, находясь рядом в спальне. Он молча, как это делал ежедневно, поставил на секретер государыни большую фарфоровую чашку горячего и крепчайшего левантского[1] кофе, да блюдце с гренками и так же молча удалился.
Екатерина перешла в кабинет, села за секретер и взяла в руки чашку с любимым напитком. Она вдохнула его аромат и даже зажмурилась от удовольствия. Сделав несколько глотков, государыня придвинула к себе лежащие на столе листы бумаги. Вчера она опять увлеклась сочинением своего Наказа для будущей Комиссии по составлению новых российских законов. Уже не один месяц каждое утро она садится и пишет свой Наказ, а конца и края не видно сему писанию. Но она не отчаивается. Это писание, да чтение древних и современных мыслителей стало её подлинной страстью. Да и кому, как не ей, наказать будущим депутатам думать и принимать законы о власти самодержавной, о суде и расправе, о воспитании, о торговле, образовании, о городах российских и их населении, о государственных доходах и расходах… Ох, как много ей ещё придётся думать и писать…