— Я ходил в те места Новой Испании, но бобров там мало, — сказал Кусков. — Заходил даже в Сан-Франциско и на Фараллоновы острова.
— А спуститесь ещё южнее, до Сан-Диего, и там найдёте то, что вам нужно. Поверьте мне…
— Мы вам верим, капитан, — сказал Баранов. — И не вы один такие слова говорите. В свое время Николай Петрович Рязанов, камергер двора его императорского величества и один из основателей нашей компании, говорил то же самое. А однажды он спас нас от голода, когда на «Юноне» из Сан-Франциско с грузом зерна, солонины, сушёного мяса и прочих съестных припасов, пришёл сюда, в Новоархангельск. Он-то и посоветовал нам основать там факторию. Здесь же худо с пропитанием, особенно зимой. А в Калифорнии, зимы не бывает, хорошо растёт пшеница, ячмень. Можно иметь даже стадо коров.
— Да, природа на калифорнийском берегу благодатна и, имея свою факторию, вы можете спокойно зимовать здесь, — согласился Мур.
— Так что Ивану Александровичу туда, в Калифорнию, рано или поздно опять идти придётся, — сказал Баранов.
— Лишь бы испанцы не были против, — высказал своё предположение Мур.
— В их миссии Сан-Франциско я уже кое с кем завёл знакомство, — заговорил Кусков. — Знаю, что несколько тамошних чиновных не будут против нашего соседства.
— Мне кажется, что там ещё есть не занятые, ничейные земли, — добавил Мур.
— Не занятые кем? — спросил Баранов.
— Теми же испанцами.
— А местные племена? Разве это не их земли? Разве они не живут там?
— Живут, конечно, — кивнул Мур, — но с ними испанцы мало считаются. Индейцев повсюду обманывают, сживают с их земель, порой даже убивают, а землю захватывают.
— Да, мы наслышаны об этом, — согласился Баранов, — от людей, побывавших там… Вот и Иван Александрович знает: ходил туда не раз. Грустно слышать такое. Дело нельзя строить на крови, тем более на крови невинных местных жителей. Нельзя строить счастье своё на несчастьи других. Ведь через многие поколения потомкам придётся отвечать за это… Ну, а мы землю ту под крепость и оседлость нашу купим у индейцев, как покупаем здесь у коренных жителей. Сделаем всё по согласию и любви… Любовь! На том стоит и стоять будет русская православная душа! Выпьем за любовь!
А когда все выпили, то Баранов, наклонившись к жене, что-то сказал ей на ухо. Анна Григорьевна встала из-за стола, прошла в соседнюю комнату и тут же воротилась с ватагой добрых молодцов в праздничных разноцветных рубахах, подпоясанных такими же разноцветными кушаками.
Капитан Мур посматривал с восторженным удивлением то на Баранова, то на разодетых, как на праздник, русских мужиков и, похоже, мало пока что понимал.
— Это ещё один мой сюрприз, капитан Мур, — улыбаясь, сказал Баранов.
— Да, да, понимаю… У меня сегодня день сюрпризов.
— Хватит о делах, — продолжал Баранов. — Лучше послушаем наши русские песни. Вы их слышали когда-нибудь?
— Нет, нет. Никогда в жизни.
— Это мой хор, господин Мур. Не знаю, как у вас, а у нас, когда одолевает тоска по родным краям, по России-матушке, то у всех душа болит. И боль эту лечим песней, — сказал Баранов и подал знак рукой хористам.
И тут же хор запел песню о широкой русской степи, о волюшке вольной и просторах Руси. Песня лилась тоже широко и свободно. Баранов с Кусковым слушали её, чуть наклонив головы и, шевеля губами, беззвучно подпевали. Казалось, что и капитану Томасу Муру, впервые слышавшему русскую песню, передалось настроение певцов.
— Браво! — громко выкрикнул он, когда хор закончил песню.
— Это ещё только начало, ещё только распев, — сказал Баранов и снова подал знак рукой. — Сейчас они песню играть будут.
Хор запел игровую песню с притопываниями и приплясыванием и эта песня совсем не была похожа на ту первую ни по ритму, ни по настроению.
— Ну, а теперь, господин Мур, прошу послушать нашу главную. Слова её сочинил ваш покорный слуга, — сказал, поклонившись, Александр Андреевич. — Это, можно сказать, наш гимн… Давайте, ребята!
И грянула песня могучим напевом: