– Как они узнают, где мы сейчас? – спросил я, обсасывая с закоченевших пальцев соль.
– Дженнингс говорит, Томпсон держится на таком расстоянии от берега, чтобы слышать шум волн. Я прислушался и различил слабый рокот.
– Сильная зыбь.
– Ага. Он говорит, когда проходим мимо речного устья, звук меняется, а Томпсон знает все речки наперечет.
– Это же сколько раз надо пройти вдоль берега, чтобы все запомнить.
– Верно.
– Будем надеяться, он не заблудится и не заведет нас в устье реки Пулгас.
– Он говорит, мы ее уже миновали. Вроде бы до Онофре миль десять – пятнадцать.
Значит, я проспал порядочно времени. Вот и хорошо – меньше осталось мерзнуть. На корме все еще тихо переговаривались; никто не спал, все сидели спиной к планширу, застегнутые и замотанные шерстяными шарфами. Мы вошли в туман; Томпсон, который сидел у румпеля, взял подальше от берега, наискосок к волнам. Я долго не мог уснуть. Ничто не менялось: туман, плеск волн под днищем, скрип гика, холод. Ветер налетал порывами и снова стихал. Я слушал, как Томпсон с Дженнингсом обсуждают, не укрыться ли на день в какой-нибудь речке. «Сложновато, – неуверенно говорил Томпсон. – Чертовски сложно идти в тумане и почти без ветра. А зыбь все сильнее. Понимаете, о чем я? По всему видно, скоро совсем разыграется». Словно подтверждая его слова, заскрипела мачта, волны вздымались и падали, вздымались и падали. В тумане их было не различить, и потому они казались еще больше. Волна за волной бросала суденышко, и под эту мерную качку я было снова задремал. Внезапно Том выпрямился.
– Что за шум? – резко спросил он. Я не слышал ничего необычного, но Томпсон открыл рот, чтобы лучше слышать, и кивнул:
– Японский крейсер. Приближается.
Прошли долгие секунды, прежде чем и мы различили глухое ворчание двигателей. Томпсон повернул румпель…
Белый гребень волны ударил кораблик в лоб. Суденышко замерло. Грот захлопал и выгнулся в обратную сторону. Вода и пена хлынули с навеса мне на колени; Том выхватил заплечный мешок из лужи. В тумане зажегся сноп белого света. Наша лодка качалась внутри слепящего конуса. В освещенном тумане возник огромный корабль, черный рычащий корпус, почти не колеблемый волнами. Я вскочил, с трудом понимая, что произошло, сердце колотилось; я прижался к Тому, испуганно заглядывая ему в лицо. Попались!
– Радар, – прошептал Том.
– Спускайте парус, – крикнули с корабля. – Всем стоять, руки за голову! – Голос, как я позже узнал, был усилен рупором, и его металлическое звучание бросило меня в дрожь. – Вы задержаны.
Я обернулся. В мощном луче прожектора все на корме казалось черно-белым. Ли целил из винтовки в вершину светлого конуса. Щелк! Зазвенело стекло, прожектор вспыхнул и погас. Тут же наша корма озарилась пороховыми вспышками: все пятеро стреляли по японскому крейсеру. Том пригнул меня к палубе. Выстрелы гремели без остановки. Вдруг все заглушил чудовищный рев, и передняя часть шлюпки разлетелась в щепки. На нас хлынула холодная вода, в ней крутились доски.
– Спасите! – заорал я, выпутывая ноги из веревки. Моя рука уже тянулась к изуродованному планширу, когда на голову рухнула мачта.
Дальше я почти ничего не помню. Ослепительный свет прожектора. Морская вода заливает в рот, в ноздри. Непонятные выкрики, грубые руки хватают меня под мышки, больно волокут коленями по железным ступенькам. Я ловлю ртом воздух, меня рвет морской водой. Стальная палуба, жесткое сухое одеяло.
Я на японском корабле.
Когда я понял, где очутился – это была моя первая мысль, едва я пришел в сознание и увидел под собой серую стальную палубу, – я попытался вырваться из держащих меня рук. Бесполезно. Руки держали крепко, кто-то лопотал невнятицу: миси кава тонату ка и так далее, и тому подобное. «Спасите!» – снова заорал я. Однако в голове уже прояснялось, и я понял – никто меня отсюда не спасет. Все произошло так быстро, что я не успел как следует испугаться. Я дрожал и задыхался, словно мне дали под дых, но весь ужас происшедшего начал доходить до меня только тогда, когда японцы принялись стаскивать с меня мокрую одежду и кутать в одеяло. Один матрос тянул меня за рукав рубашки; я извернулся и двинул его кулаком в нос. Он вскрикнул от неожиданности. Я размахнулся как следует и заехал другому в челюсть, потом принялся брыкаться что есть мочи. Кому-то здорово перепало. Они навалились на меня всем скопом, отволокли на бак, в комнату со стеклянными стенами, и уложили на полукруглую скамью под носовой переборкой. Я сел, прислонился спиной к переборке и заплакал.