Дом Косты поблескивал чернотой на фоне деревьев и облаков. Навстречу нам вышел Мандо и весело спросил у Тома, как он себя чувствует. Том, не отвечая, попытался встать, чтобы самому войти в дом, но не смог, и мы с Кэтрин его внесли. Мандо провел нас в угловую комнату, которая называлась у них больницей. Две внешние стены были сложены из железных бочек; на гладком деревянном полу стояли две кровати, печка, сверху был люк для света и воздуха. Мы положили Тома на дальнюю кровать. Он лежал, немного скривив рот. Мы пошли на кухню, чтобы не мешать Доку его осматривать.
– Он всерьез заболел? – спросил Мандо.
– Твой папа говорит, это воспаление легких, – ответила Кэтрин.
– Тогда хорошо, что он здесь. Садись, Генри, у тебя вид расстроенный.
Я сел, Мандо принес нам воды. Он всегда был заботливым хозяином, и, когда Мандо и Кристин на нас не смотрели, мы с Кэтрин обменялись улыбками на его счет. Но вообще-то нам было не до смеху: мы были огорчены. Мандо и Кристин болтали без умолку, и Мандо принес свои рисунки – он рисовал животных.
– А ты правда видел медведя, Армандо?
– Правда… Дел вам скажет, мы с ним вместе были. Кэтрин мотнула головой в сторону двери.
– Давай выйдем, – сказала она мне. Мы сели в палисаднике на бревенчатую скамейку. Кэтрин вздохнула. Некоторое время мы сидели молча. Из дома вышли Мандо и Кристин.
– Папа велел разыскать Стива и привести сюда, чтобы он почитал книгу, – сказал Мандо. – Он говорит, Тому будет приятно.
– Это он хорошо придумал, – сказала Кэтрин.
– Стив, наверно, дома, – сказал я. – Или на обрыве у самого дома, вы знаете где.
– Ага. Там и поищем.
Они ушли, держась за руки. Мы проводили их взглядами и снова замолчали.
Кэтрин с размаху прихлопнула муху.
– Стар он для этого.
– Ну, он не первый раз хворает, – ответил я, хотя сам понимал, что сейчас другое дело.
Она не ответила. Резкий ветер с моря раздувал ее непослушные волосы. Облака сгущались, лес в долине темнел. После такой жизни…
– Мне казалось, что у него нет возраста, – сказал я. – Что он старый, но, понимаешь, не меняется.
– Понимаю.
– Мне боязно, что он заболел.
– Понимаю.
– В его-то лета. Он же древний старик.
– За сотню. – Кэтрин покачала головой. – Не верится.
– Интересно, отчего мы стареем. Иногда это кажется мне… неестественным, что ли.
Я скорее почувствовал, чем увидел, что она поежилась.
– Жизнь так устроена, Хэнк.
С моей точки зрения, это был не ответ. Чем глубже вопрос, тем мельче ответ, а на самые глубокие вопросы ответов и вовсе нет. Почему все такое, как оно есть, Кэт?
Вздох, касание рук, завитки волос, брошенные ветром в лицо, облака над головой. Есть ли другой ответ, более глубокий? Я задыхался, как будто океан облаков распирал меня изнутри. Прядь ее волос щекотала мое лицо, и я все смотрел на эту прядь, примечал каждый ее изгиб, каждый перелив от рыжего к каштановому – это был способ задержаться… зацепиться чувствами за мир, чтобы тот не ускользнул.
Время шло. (Так все наши пути не приводят никуда.) Кэтрин сказала:
– Стив в последние дни такой взвинченный, того гляди сорвется. Как слишком тонкая тетива на мощном луке. С отцом ссорится. Несет эту чушь про сопротивление. Если я не соглашаюсь с каждым его словом, ссорится со мной. Я так устала.
Я не знал, что ответить.
– Ты бы поговорил с ним, Генри, а? Может, ты как-нибудь объяснишь ему, что это сопротивление – ерунда?
Я покачал головой:
– С тех пор как я вернулся, он не позволяет мне с ним спорить.
– Да, я видела. Ну как-нибудь по-другому. Даже если ты сам за сопротивление, ты же понимаешь, это не повод сходить с ума. – Я кивнул. – Ты как-нибудь не споря. У тебя хорошо получается говорить, Генри, ты придумаешь, как привести его в чувства.
– Наверно. – (Мне хотелось спросить: «А как насчет моих чувств?» – но, глядя на нее, я не мог. И разве я сам вполне уверен в собственной правоте?)
– Пожалуйста, Генри. – Она снова положила ладонь мне на локоть. – Он от этого только изводится, а я страдаю. Знай я, что ты стараешься его расхолодить, мне было бы полегче.
– Ох, Кэт, не знаю.
Она сжала мой локоть, в глазах у нее стояли слезы. И это Кэтрин, девушка, которая мной помыкала, просит меня о дружеской помощи. Касание ее руки связывало меня с мятущимся миром вокруг, таким холодным и таким прекрасным.
– Я поговорю с ним, – сказал я. – Постараюсь.