-- Пусть орут. Они и меня поносили. Я, по их мнению, вор и мошенник, -отозвался Бибиен.
-- А я гнусный блюдолиз, -- заметил Друз.
-- А я кровосос и торговец человечьим мясом, -- рассмеялся работорговец Даркон.
-- Бедняжки. -- насмешливо проговорил Друз. -- они надорвут глотки. Хрипят-то они уже и сегодня. А завтра, когда стадо лишится своего пастуха, этого комедиантского крикуна, они и вовсе онемеют.
-- А что же сталось с отважным защитником Фабия, с Сенекой? -- спросил Даркон.
Авиола громко расхохотался:
-- Он уехал в Байи лечиться от испуга.
И, обращаясь к Даркону, Авиола тихо добавил:
-- Он одной ногой был на том свете. Калигула счел его поступок личным оскорблением для себя и перед ужином сказал Херее, чтобы тот приказал задушить его той же ночью. А Цезония ему и говорит: "Зачем тебе это нужно? У него чахотка. Врачи говорят, что жить ему осталось не больше двух-трех месяцев. Оставь его на попечение Таната". Калигула, говорят, задумался, а потом сказал: "Ты права, дорогая. Пусть его покарает другой бог!"
Даркона это позабавило.
-- Потрясающе! Другой бог! Какую, однако, власть забрала над ним эта женщина!
Авиола пожал плечами:
-- Надолго ли?
Потом он обратился к Бибиену:
-- Как дела на Палатине?
-- На этой неделе мы со всей пышностью откроем лупанар. Он займет всю западную часть императорского дворца. Ту, что возле сада, где у Тиберия была библиотека. Она как нельзя лучше подходит для наших целей. Сплошное золото и шелка. Вы глаза вытаращите. -- Бибиен продолжал голосом рыночного зазывалы: -- Самый большой, самый великолепный, самый изумительный лупанар на свете! Только для благородных римлян и восточных монархов! Отборные красотки со всего света! И кроме того, жены и девицы из знатнейших римских семей. За вход -- сто золотых! А кроме того. за тройную плату -сенсационное развлечение: все три сестры императора.
-- Перестань! -- испуганно воскликнул Друз.
Бибиен пожал плечами:
-- Наивный! Цезарь рассказывает об этом каждому встречному. Он сказал, что сам будет взимать входную плату. Скрывать тут нечего.
Сенаторы оживились, лишь Пизон хмурился. У него была красавица жена и не менее красивая пятнадцатилетняя дочь.
-- Я бы занялся Ливиллой. Это настоящий бес, огонь, а не женщина, -заявил Даркон.
-- А я, наоборот, я бы попробовал Агриппину, -- с видом гурмана заметил Бибиен. -- Она такая нежная, скромная...
Авиола забеспокоился. Он вспомнил о Торквате, которую отослал в Испанию, подальше от этой напасти. А вдруг и там до нее дотянутся лапы Калигулы?
Друз со смехом сказал Даркону:
-- Но ведь Ливилла -- невеста Луция Куриона. А ты хочешь...
-- Я думаю, ей это не помешает, -- саркастически улыбнулся Даркон.
-- А Луцию? -- ухмыльнулся Бибиен.
Они оба расхохотались.
-- Даже на царственной розе есть шипы!
-- Ничего, Луций это перенесет.
-- Луций все равно в выигрыше. С ним она даром...
-- С гладиаторами тоже, -- засмеялся Даркон, -- а мне за это удовольствие придется заплатить цену -- сотни рабов.
-- Где Курион? -- спросил Гатерий.
-- Он придет вместе с императором, -- ответил Бибиен. -- Император без него шагу ступить не может. Мне кажется, что даже Инцитата он не любит так сильно, как Луция.
Даркон наклонился к нему и тихо спросил:
-- А как насчет нашего дела?
Авиола указал глазами на золотую Венеру.
-- Подарок для него.
-- О! Это стоит того.
-- Она весит больше двух тысяч фунтов. Я многого жду от сегодняшней встречи, -- добавил Авиола.
Даркон скептически сощурился:
-- Слишком долго это тянется. Наш любимый император непостижим. Вот и эта история с Сенекой. А что, если и войну он захочет оставить на попечение другим богам?
Пизон подумал о римских толпах и трусости Калигулы. Он хрустнул пальцами и закончил свою мысль:
-- Сегодня с ним нетрудно будет договориться.
Остальные думали то же самое и кивали.
Они ошибались. В эти дни император действительно перепугался не на шутку. Но, едва оправившись, он пришел в ярость. Он злился на народ и на сенат. С народом, который в глазах Калигулы был неблагодарной, низкой тварью, разделается Херея и его преторианцы. Но сенат? Тут придется взяться за дело самому.
Калигула трясся от злобы, когда вспоминал, как в дни смертельной опасности сенаторы забаррикадировались в своих дворцах и бросили его на растерзание черни. И как смели они позвать его к себе! Прямо-таки вызвать! Он проклинал себя за то, что, будучи в хорошем настроении после суда над Фабием, принял приглашение. А может быть, эта ловушка, заговор? Может быть, его заманивают в волчье логово?
А не послать ли Авиоле корзину персиков? Или уж разорить все это патрицианское гнездо, когда они соберутся у Авиолы? Может быть, надо принести их в жертву богам?
Но инстинкт самосохранения был сильнее кровожадности. Нет, нельзя ссориться со всей римской знатью, ведь знать и армия -- его последняя опора. Нельзя уничтожать золотой источник, золото должно поступать равномерно, а то ведь если забрать сразу все, то потом и взять будет неоткуда. Но отомстить им следует.
Клянусь Геркулесом! Я вам покажу! Вы у меня получите за вашу дерзость!
Он приказал Херее сопровождать его к Авиоле с двумя сотнями конных преторианцев.
Процессия тронулась в путь в ту минуту, когда Скавр рассказывал в тюрьме Фабию, как буря, разразившаяся в театре, продолжает бушевать на улицах Рима.
Сенаторы были в превосходном расположении духа, а старое хийское вино развеселило их еще больше.
Но вдруг вбежал управляющий и доложил Авиоле:
-- Господин! К нашему дому приближается войско!
Они выскочили на террасу, откуда открывается вид на храм Геркулеса. Там, где дорога поднималась ко дворцу Авиолы, сверкали на солнце шлемы, панцири и копья преторианцев. У сенаторов перехватило дух.
Боги олимпийские! Так не ездят в гости! Так выходят навстречу мятежникам!
Они сбились в кучу, голова к голове, на лицах их выступил холодный пот. У каждого были на совести кое-какие грешки. А ведь теперь и малый грех может иметь серьезные последствия.
Вчера вскрыл себе вены сенатор Таппон, которому принадлежала целая флотилия торговых судов. Он, говорят, с насмешкой отозвался о золотой конюшне Инцитата.
Вчера вечером всадник Саберний получил из императорского дворца корзину персиков, потому что не оказал должного почтения изображению Калигулы. А теперь его серные рудники уже отписывают в императорскую казну.