-- Мне тоже, -- присоединился к нему Руф и подал Волюмнии свою кружку. Товарищу своему, однако, заметил шепотом: -- Ты-то поосторожнее, а то налижешься. Тебе ведь немного надо. Не забывай, зачем мы здесь!
-- Не бойся, не подведу, -- пообещал Луп. -- Вино мне не помешает. Наоборот.
-- Выпить, конечно, надо. Пейте хоть неделю! Ваше полное право! -крикнул из дальнего угла маленький человечек в серой тунике, тянувший вино сквозь зубы, как драгоценный бальзам. -- Но ведь вы и сыграете для нас, разве нет?
-- Ты угадал, стручок! -- прорычал Фабий с набитым ртом. -- Конечно! Потому мы и в ссылку отправились, потому и опять в Риме сидим, потому и на свет родились! Боги, если б каждый так держался за свою долю, как мы за наше комедианство! Но сначала все-таки выпьем как следует!
Фабий скомкал свою шапку из зеленого сукна и швырнул ее через весь зал. Она пролетела под потолком, над головами, ни разу не перевернулась в воздухе и плотно села на блестящий череп маленького человечка. Поднялся рев и топот. Человечек захохотал, вылез из-за стола и вернул Фабию шапку -- знак свободного гражданина. Они выпили.
-- А что же девочки, хозяин, а? Как же без девочек на милой родине? -забушевал Фабий.
-- Ты слышишь? -- процедил Луп. -- Во второй раз упоминает о милой родине. Политика, дорогой мой! Запомни это!
-- Потерпи, Фабий, девочки придут позже. К полуночи. Сейчас они заняты на улице.
Заметив, что Фабий пренебрежительно усмехнулся, Ганио добавил:
-- Есть и кое-что новенькое. Пальчики оближешь, молоденькие. -- Тут он приметил блудную свою сожительницу и, чувствуя нечто вроде укола совести, повернул дело иначе: -- Этих новеньких я приберег для вас, господа актеры.
-- Да здравствует мудрый Ганио! -- заорал Лукрин и в восторге чокнулся с Фабием.
-- Особенно для тебя, Фабий, -- с завистливой улыбкой продолжал трактирщик. -- Впрочем, за тобой любая побежит, это уж как водится.
-- На Сицилии рыба ничуть не хуже, чем в Риме, поверьте мне, -- сказал Фабий, сделав вид, что пропустил комплимент мимо ушей. И добавил: -- Я бы даже сказал, что лучше. Но дома и арбузная корка вкуснее, чем камбала в пикантном соусе гарум на чужбине.
В самом деле, все бывшие изгнанники, за исключением Волюмнии, которая не проявляла к еде и выпивке ни малейшего интереса, набивали рты так, что за ушами трещало, и запивали жареную рыбу дешевым ватиканским вином.
На конце актерского стола сидели две молоденькие девушки. Одна, светловолосая, капризно оттопыривала губки и одаривала всех заученной улыбкой. Другая, черноволосая, молча сидела рядом. Ее огромные темные глаза робко глядели на Фабия, уложенные в узел длинные волосы были стянуты красной лентой. Она потягивала из глиняной кружки подсахаренную воду и не спускала с Фабия глаз. Навязчивая ее настойчивость наконец привлекла внимание Фабия. Он подумал, что где-то уже встречал эту девушку, и посмотрел внимательнее. Девушка не отвела глаз. Глаза ее сияли и улыбались ему, как давнему знакомцу. Он отвернулся, но через минуту посмотрел снова. Лукавые искры брызнули ему навстречу. Он прикинулся равнодушным, продолжал есть и пить и слушал Кара, который рассказывал ему, как они тут прожили без него целый год.
-- Ты же знаешь, я все тяну один, -- внушительно произнес Кар и покосился на Фабия: что, мол, тот на это скажет. Увидев, что Фабий молчит, он продолжал: -- Все на мне держится. Я-то на сцене как дома. А старый Ноний -- это же просто срам. Это провал. Нам пришлось взять одного молодца, Мурана, и двух девчушек. Я думаю, ты с этим согласишься...
Фабий доел и перевернул кружку вверх дном. У него теперь великолепное настроение, радость его рвется наружу. Архимим, главное лицо труппы, его тщеславию льстила возможность показать, кто заправляет в труппе и как заправляет.
-- Покажи-ка мне новичков! -- громко приказал он Кару. Трактир притих, все уставились на актеров.
Тит Муран был хорош собой. Вьющиеся волосы, подернутые поволокой глаза, мягкий и гибкий голос.
-- Что-нибудь из Катулла, юноша, -- приказал Фабий и, эффектно сложив руки на груди, прислонился к стене.
Молодой человек поклонился и начал:
Спросишь, Лесбия, сколько поцелуев
Милых губ твоих страсть мою насытят?
Ты зыбучий сочти песок ливийский
В напоенной отравами Кирене,
Где оракул полуденный Аммона...
[Перевод А. Пиотровского (Катулл. Тибулл. Проперций. М., 1963)]
Фабий жестом остановил юношу.
-- Не понятно, почему все выбирают эти унылые стихи? Почему не вот это, например?
Фурий! Нет у тебя ларя, нет печки,
Ни раба, ни клопа, ни паутины,
Есть отец лишь да мачеха, которым
Камни дай -- разжуют и их отлично...
[Перевод С. Ошерова (там же).]
-- Ты слышал! -- наклонился Руф к Лупу. -- Ни раба, ни клопа, ни паутины. Подстрекательством попахивает, а?
-- Да брось ты, пей лучше! У него ведь и впрямь ничего нет!
-- Продолжай, Муран, -- велел Фабий.
Юноша покраснел, он не мог продолжать, он не знал этих стихов. Фабий усмехнулся.
-- А стойку умеешь?
Муран неуверенно посмотрел на грязный пол. Потом на свои руки и опять на пол.
-- Чистюля! -- язвительно бросил Фабий.
Юноша наклонился, решительно уперся ладонями в грязный пол и сделал неуверенную, неумелую, колеблющуюся стойку.
Фабий окинул взглядом зал и исподлобья усмехнулся. Никто не успел и глазом моргнуть, как он вскинул свое сильное тело на стол средь кружек, опираясь на одну руку, даже хмельная тяжесть в голове ему не помешала. Буря аплодисментов. Фабий принял их с улыбкой и сел. Скавр потряс своей кружкой и восторженно заорал:
-- Ясно вам! На одной руке! На столе! Мой сын!
-- Ну, придется тебе поучиться, Муран. Следующий!
Юноша отправился на свое место, будто его водой окатили, и по знаку Кара к Фабию подошла темноволосая девушка. Она шла легко, мягко ступая, огромные горящие глаза не отрывались от Фабия.
-- Красивая девушка! -- раздался чей-то голос.
Фабий почувствовал беспокойство. Эти глаза выводили его из равновесия. Он понимал, что весь трактир смотрит на него, и принял вид господина, разговаривающего с рабыней. Выпитое вино разгорячило его.
-- Что ты умеешь?
-- Танцевать.
-- Танцевать... -- Он неприятно засмеялся. -- И это все? Больше ничего?
Она откинула назад голову:
-- Больше ничего.