Помню, что у меня побежали мурашки – такая мощь звучала в его словах. Он бросал вызов не кому-нибудь, а императору Рима. Наконец заговорил Друз:
– Ты обречешь и себя, и всех нас, если пойдешь против Тиберия и будешь восхвалять его мать. Ты сошел с ума!
– Ничуть! – отрезал Калигула. – Кончина знаменитейшей матроны Рима не должна остаться незамеченной только потому, что вся империя трясется от страха перед Тиберием. Если моя шея окажется из-за этого под преторианским клинком, значит так тому и быть. До сегодняшнего дня я проявлял осмотрительность и держался в тени. Я и впредь не стану рисковать жизнью ради пустой славы, но некоторые вещи слишком важны, чтобы их игнорировать. Иногда необходимо провести линию и не переступать ее ни на полшага. Никто не отговорит меня, у Ливии будут похороны.
В изумлении я замотала головой. Какая глупость! Неужели близость с прабабкой породила у него столь безумные представления о жизни?
Примечательно, что первым рядом с моим братом встал Лепид:
– Гай, я помогу. Поддержу тебя. Она заслужила, чтобы ее похоронили со всеми почестями.
И Друзилла последовала за ним. Не могла же она отвернуться от Калигулы и Лепида, двух колонн, на которых покоились ее небеса. А потом и я, поеживаясь от страха при одной мысли о затеянном, встала на защиту чести нашей семьи и чтобы помочь брату, ибо в тот момент Калигула, воинственный и благородный, был великолепен – само воплощение римлянина.
Друз буркнул, что не хочет подвергать риску семью его молодой жены, и остался в стороне. Пина же сообщила, что решение об участии в погребальной церемонии будет принимать Агенобарб, а не она. Калигула был тогда настолько возбужден и зол, что не стал ехидничать о готовности старшей сестры слушаться человека, который ее бьет.
Мы знали: Агриппина и Друз все равно придут на похороны, даже если сейчас отрицают это, ведь Ливия была великой женщиной и предоставила нам кров и защиту в самые тяжелые для нас времена.
Следующие десять дней те, кто оставался на вилле, провели в нарастающем напряжении. Гай взял на себя роль главы рода, как минимум в том, что касалось похорон Ливии. Слуг и рабов это повергло в шок, ведь он все еще был ребенком – правда, ребенком семнадцати лет, которому давно бы уже пора надеть мужскую тогу.
Все эти дни Калигула провел, стремительно расхаживая по вилле, раздавая приказы, словно военачальник на поле битвы, принимая трудные решения и расходуя деньги из наследства Ливии как свои собственные. В результате все подготовил для пышной погребальной церемонии. Только вот с датой вопрос остался нерешенным.
В конце концов Друз нашел младшего брата в саду, где мы с Друзиллой обсуждали щекотливую тему замужества и женихов. Братья разговаривали при нас, но мне больше запомнилось не сказанное, хотя оно было достойно внимания само по себе, а отчетливая перемена в их отношениях.
– Почему ты тянешь? – раздраженно спросил Друз.
– С чем?
– Тело прабабушки лежит в атриуме неоплаканное, из-за него трудно входить в дом, и, честно говоря, оно уже начинает попахивать. Осенняя погода все-таки не настолько прохладна, чтобы держать в доме труп. Это неразумно. Ты же все организовал, почему ничего не происходит?
Калигула пронзил брата взглядом, подобным холодной норикской стали:
– Потому что я даю императору последний шанс проявить себя римлянином, сыном и просто человеком. Он приедет. Должен приехать. Иначе весь Рим увидит, что Тиберий – это всего лишь злобный, жалкий трус.
Друз испуганно оглядел сад, как будто каждый куст и каждый цветок доносили наши слова Сеяну.
– Не говори так. Такие речи убивают целые семьи!
Взгляд Калигулы не потерял ни капли силы, когда он фыркнул:
– Да не переживай ты так! Твоя бесценная репутация не пострадает, твоей новой семье ничего не грозит. Если на меня падет гнев Сеяна или Тиберия, я сумею оградить от него тебя или твою прелестную жену.
– Он не приедет, – пробормотал Друз, смущенный тем, что младший брат сомневается в его мужественности.
– Если до ближайших ид не появится, тогда я сделаю дополнительную нишу в мавзолее – придется похоронить Ливию, Рим и запятнанное имя императора.
Друз шагнул вперед и схватил Калигулу за плечи:
– Брат, он не приедет. Человек, который прячется от мира на острове, куда изгнал сам себя, и который оставляет Рим рыдать под кровавым мечом префекта претория, не заботится о чистоте своего имени. Если уж мы собираемся пойти против обычая и похоронить Ливию самостоятельно, то давай сделаем это немедленно.