Однажды утром в начале декабря под нежарким солнцем сенатор Валерий Азиатик, сидя в тиши своего перистиля[63], у фонтана с драгоценнейшим лазуритовым дном, сказал:
— Этот грек мнит себя неуязвимым, так как весь покрыт золотом.
Перед ним, пониже, как слуга, сидел историк Кливий Руф, которому было рекомендовано описать эти дни. Оторвав зелёный лист, он уронил его в фонтан и ответил:
— Этот грек не понимает, что, если бросить в фонтан лист, он поплывёт, видишь? Но если бросить золотую монету, — он бросил, — она утонет.
Монета лежала на дне фонтана среди лениво плавающих вокруг рыбок.
— Может быть, ты смог бы с ним поговорить, Кливий. Для начала скажи, что тревожишься о нём, а до тебя дошли слухи...
Могущественный Каллист, выслушав скромного писателя Кливия Руфа, будто провалился в преисподнюю. После ночи терзаний и мучительных дум ему стало ясно, что предупреждение было сделано не из братской любви. Он понял, что нужно срочно найти новых сильных покровителей, готовых не замечать его прошлого, если взамен он сможет дать им то, чего они попросят.
Между тем Азиатик понял из слов смущённого Руфа, что Каллист никак не отреагировал на угрозу. И это был явный знак, что человека, столь близкого к императору, можно пошантажировать.
— Богатство — опасное искушение для тех, кто не родится в роскоши или, по крайней мере, не имеет к ней привычки, — проговорил Азиатик, вызвав взрыв недоброго смеха у своих наиболее верных сторонников. — Жажда золота ослепляет.
Кливий Руф снова нанёс визит Каллисту и с сочувствием дал ему понять, что некоторые враги ищут улик, касающихся сомнительных способов получения им денег. Грек побледнел под цвет желтоватого мрамора, как в своё время, когда открыл документы Тиберия, однако осторожно спросил:
— Зачем ты мне это говоришь?
Ошеломлённый Кливий растерялся.
— Палач, что пытал Бетилена Басса, — продолжал Каллист, — признался мне, что Бетилен в ту ночь в Ватиканских садах назвал многие имена. Палач не знал, кто эти люди, и другие свидетели могли не понять, о ком он говорит.
Кливий Руф передал Азиатику странный, по его мнению, ответ Каллиста, но Азиатик, выбравший этого неопытного посланника, чтобы его чистосердечие казалось убедительнее, уловил в этом ответе яд. Он знал, что той ночью в Ватиканских садах было много свидетелей, и не сегодня, так завтра они вновь обретут память.
— Предупреди этого грека, — злобно прошептал он, — что небезопасно жить, нося за спиной секреты.
Поскольку Каллист посылал большие суммы денег в далёкие от Рима места, сенатор посоветовал:
— Скажи ему, что золото можно спрятать под землёй, но сам он не спрячется.
Тогда Каллист — бывшего жалкого раба угроза лишиться богатств пугала сильнее, чем угроза для жизни, — ответил, что благодарит сенатора за его заботу. И добавил те же слова, что за несколько лет до того передал на Капри молодому Гаю Цезарю:
— Прошу вспомнить обо мне, когда настанет момент.
Так Каллист и Валерий Азиатик оказались связаны неразрывной цепью. Оба знали, что союзник втайне готов послать его насмерть, и смерть ужасную — такую, какую принял Бетилен Басс. Но поскольку оба хранили свои секреты в надёжных местах, теперь ничто не могло их разделить. И обоим спасёт жизнь смерть императора.
Тиберий был прав и дальновиден, опасаясь Каллиста, тогда молодого и безоружного. «Гадина ещё только вылупляется из яйца», — говорил он. А теперь этот грек стал искать сообщников в семье Цезарей, то есть среди людей, ежедневно бывающих в императорских дворцах. В конечном итоге он искал тех, кто сможет ослабить охрану императора.
В своё время, при избрании Гая Цезаря, работая вместе с Серторием Макроном, он хорошо узнал эти механизмы и теперь осторожно проверял одного из двух префектов преторианских когорт, Корнелия Сабина, бывшего гладиатора, которого император лично приблизил к себе. Несмотря на огромный долг признательности, тот не испугался и не возмутился, догадавшись об очередном заговоре. Уже все видели, сколь многие решения императора сделали многих его врагами, так что победа последних была вполне вероятна.
И Сабин выразил свои интересы теми же словами, что и Серторий Макрон во времена Тиберия:
— Если император умрёт, мне достанется в лучшем случае несколько легионов на границе с Парфией, если вообще останусь в живых.
Но грек был гораздо хитрее его, и Сабин, своими словами выдавший себя, оказался неразрывно связанным с ним. Каллист милостиво пообещал ему признание как надёжному человеку, с которым они захватят власть.