А тела убитых так и лежали на полу в атрии дворца Гая, и никому до них не было дела.
Наступила ночь, и один человек во всём Риме, друг, присутствовавший при трагедии, так как находился в зале Исиды, — Ирод Агриппа, царь иудейский, носивший на шее золотую цепь весом с его старые железные оковы, — нашёл в себе мужество подняться на Капитолий и на холодном январском ветру попросил у сенаторов разрешения присутствовать на их собрании. Его просьбу удовлетворили. Взывая к древнему закону Республики, Ирод попросил выдать ему тела убитых для захоронения. Ему ответили, что он может пойти и забрать их. Он пошёл со своими слугами в сопровождении молчаливых преторианцев и увидел, что тела попросту обворованы, а тело императора покрыто жуткими ранами, по большей части нанесёнными уже после смерти, поскольку они оставались открытыми и без крови. Золотое кольцо-печатка с правого безымянного пальца было украдено.
— Чтобы убить тебя, не было нужды в тридцати двух ударах, — прошептал Ирод. — Те, кто при твоей жизни не смел даже говорить с тобой, после смерти набрались великого мужества.
Он отвернулся, чтобы никто не видел, и заплакал.
Ирод не знал, что несколько ударов ножом, самых непристойных, нанёс один головорез из дома Пизонов. Слуги взяли тело Милонии в изодранных одеждах, увидели округлившийся живот и накрыли труп.
— Она была беременна, — сказал Ирод.
Потом нашли девочку с окровавленными волосами, как у раздавленного зверька. Никто в тот момент не обращал внимания на разбросанные по атрию пять или шесть трупов, оставленных разъярёнными германцами, как и на тело Геликона, египетской собачонки, — дворцовые рабы выволокут их наследующий день и из вёдер ополоснут мраморные плиты.
Ирод прислонился к стене криптопортика, где была изображена теперь уже никому не нужная карта империи. Слуги подумали, что при его слабом сердце ему стало плохо от увиденного, и подошли, но он в ответ покачал головой. Ирод говорил с тем, кого слуги положили наносилки и накрыли простыней.
— Как молоды мы были тогда... — прошептал он, и его губы тронули карту на стене, то место, которого так часто касался палец императора. — Только молодым доступно придумывать такие мечты.
Его лоб упёрся в камень. Ирод ясно понимал, что эти мечты превратились в ничто: теперь их понимал он один, а миллионы людей вообще так и не узнали о них. И вдруг возникла страшная боль, словно сердце сжали железные пальцы. Левое плечо онемело, Ирод замер, не дыша. Боль отступила, и он, не поворачиваясь, сказал:
— Пошли.
И вот человек, при Тиберии попавший в темницу за выражение надежды увидеть царствование Гая Цезаря, человек, считавшийся пьяницей, безответственным шалопаем и жуиром, не побоялся показать, что остался единственным другом погибшего императора. Ночью он перенёс тела в Ватиканские сады, к обелиску, уложил все три на погребальный костёр и молча дежурил там всю ветреную январскую ночь.
— Власть — это тигр, загнанный на скалу... — подумал вслух Ирод, глядя на огонь.
На ветру костёр горел быстро, вокруг разлетались искры.
В ту же тёмную ночь когорты заняли и очистили курию; при первом свете нового дня сенаторы воссели на свои места, и в очередной раз встретились две старые фракции.
Сенатор Сатурнин превозносил Кассия Херею как нового Брута, и его товарищи тут же провозгласили его «восстановителем свободы». Пока Херея в упоении наслаждался моментами своей славы, Сатурнин предложил сенату снова, как в старые времена, взять власть в свои руки, возродить республику и предать смерти всех оставшихся представителей фамилии Юлиев — Клавдиев.
— Память о них должна исчезнуть и в камне! — кричал он.
При этом крике, которому в будущем будут подражать многие, некоторые начали с усердием разбивать статуи и разорять храмы и строения. Но на удивление прочим заговорщикам Марк Ваниций и сам могущественный Валерий Азиатик, вместо того чтобы петь осанну свободе, вдруг объявили, что свобода без направляющей силы ведёт к анархии и гражданской войне.
Азиатик заговорил о прежних несчастьях:
— Вспомните Помпея, Марка Антония, их войска на улицах Рима...
А Марк Ваниций с бесстыдной поспешностью выдвинул собственную кандидатуру в императоры.
Перепуганные популяры оказались в трудном положении и всё же, торопливо посовещавшись, смогли найти достойного кандидата — это был старый солдат Сервий Сульпиций Гальба, в те дни находившийся в Риме.
Когда за несколько месяцев до того молодой император встречался с ним на берегах Рейна, никто не мог ни прочесть в небесном гороскопе, ни услышать оракул в каком-нибудь храме, что император будет вскоре убит, а сенаторы, чтобы добиться благосклонности легионов, предложат императорскую власть Сервию Гальбе.