Res gestae dive Agusti (Деяния божественного Августа). Бронзовые и мраморные плиты, в которых Август хотел увековечить свою историю, воспроизведённые по его приказу во всех провинциях, почти все были разграблены в последующие века. Первой была разбита на куски и, скорее всего, отправлена в печь на переплавку огромная римская плита, от которой осталось несколько фрагментов. Но к счастью, сохранилась её прочная каменная копия в городе Анкира в Галатии (ныне Анкара). Забытую на тысячу пятьсот лет, её обнаружил образованный и любопытный немецкий посол, аккредитованный в Оттоманской империи. Вторая копия нашлась ровно через девятнадцать веков после создания в древней Аполлонии, в турецкой Анатолии. И наконец, третья — в Антиохии Писидийской. Все они были сильно повреждены, но при сопоставлении удалось собрать поразительную надпись. Обнаружилось коварное различие. Анкирский текст высокомерно гласит: «post id teinpus, dignitate omnibus prestiti» — «с этого момента стал над всеми по достоинству». В Антиохийском же тексте изменено одно слово: вместо dignitate там написано auctoritate, то есть «стал над всеми по власти», что является железной формулировкой могущества. И спрашивается: какое слово использовал сам Август?
Forma Imperii. Эту знаменитую географическую карту, высеченную в мраморе, первую в западном мире, мы можем представить только по описанию греческого географа Страбона, который успел увидеть её целой и невредимой. Но около 1480 года аугсбургский антиквар Конрад Пойтингер обнаружил у себя в руках копию, использовавшуюся неизвестным римским полководцем в последние дни империи, и отпечатал её. И это всё, что осталось. Без особой фантазии мы называем её Tabula Peutingeriana — Карта Пойтингера.
Театр Сертория Макрона в Альбе Фуценции. Мы знаем удивительные художественные начинания этого грубого марса по мемориальной доске, вделанной в портал. А через три века, в дни, когда император Феодосий издал закон, запрещавший все нехристианские культы, кто-то тщетно веривший в лучшие дни стащил тяжеленную статую Геракла с пьедестала и, чтобы спасти, закопал в храмовом закоулке, где она и лежала невредимой, пока один удачливый археолог не догадался там поискать.
Вилла Юпитера на Капри. Её размеры были поистине императорскими. Этажи здания последовательно поднимались до экседры на высоту шестидесяти метров. Дорожка для ежедневной прогулки императора была в длину девяносто два метра, одну шестнадцатую часть от римской мили, и соответствовала гигиеническим предписаниям, основанным на точном расчёте физической нагрузки. Но с того дня, когда умирающий Тиберий покинул Капри, блистательная и ненавистная вилла Юпитера погрузилась в запустение. Через восемнадцать веков, в 1793 году, Фердинанд Бурбон санкционировал «раскопки». Ненасытные копатели разграбили, опустошили и распродали всё, что удалось собрать. Они даже отрывали грандиозные мозаичные плиты на полу, и неаполитанский король покупал на метры драгоценнейшие инкрустации для своего дворца в Каподимонте. В 1860 году убогие руины — гнездо чувственной немощности Тиберия, согласно пикантным рассказам таких знаменитостей, как Светоний и Дион Кассий, с порнографической страстью переданным их последователями, — были в качестве искупления отданы в распоряжение местному отшельнику.
Вилла девочки-супруги в Анции. Её руины были обнаружены через много веков — фрагменты колонн, затонувший маленький портик, бассейн с морской водой. С капризным изяществом длинный мост соединял виллу с искусственным островком, насыпанным, чтобы построить на нём восхитительный триклиний, окружённый морем. Но в средние века на фундаменте этого маленького эротического парадиза появилась башня для защиты берега и содержания узников. Её последние дни придут ещё до того, как на рыночной площади в Неаполе обезглавят семнадцатилетнего Конрадина Гогенштауфена[66].
Вилла в Мизенах и Байский залив. Господствующая над заливом воздушная вилла, в которую молодой Гай поднялся, ощутив близость власти, позже принимала Нерона и Адриана, но потом разрушилась в общем маразме упадка. Она возродилась как крепость при правлении Арагонского дома, но потребовалось ещё пять веков, чтобы она наконец превратилась в поистине волшебный Тирренский музей.