Но ребёнок обманул беднягу Залевка и в тревоге и растерянности пошёл один на площадь. Увидев остановившегося в кругу военных посланника, мальчик приблизился и успел расслышать чей-то голос:
— Одно убийство за другим...
Заметив сына дукса, они замолкли, и он продолжил путь, скрывая свои чувства, но эти слова запали ему в душу. Ища утешения, он выбрал уединённую дорожку к конюшням, где стояли его любимые лошади. Его быстрый Инцитат[6], резвая лошадка галльской породы со шкурой цвета мёда и лёгкой статью, издалека узнал мальчика, заржал и зафыркал в нетерпении, чтобы его выпустили. Но конюхи задержали коня у закрытых дверей, потому что снова собирался дождь, и малыш только обнял его, прижавшись лбом к гриве. Существовала какая-то ужасная тайна, и все сговорились молчать. Видимо, коню каким-то образом передалось это непонятное беспокойство, потому что по его лоснящейся шкуре пробежала дрожь.
Как и ожидалось, пошёл дождь, потом возникла небольшая суета при проводах посланника. Дороги меж бараками опустели: то ли из-за дождя, то ли из-за чего-то ещё, кто знает, но все люди собрались внутри. Малыш сделал вывод, что грядёт какая-то опасность, как в тот раз, когда подкрались херуски и в темноте напали на часовых.
Он направился к южному углу каструма, откуда доносились мерные удары кузнечного молота по раскалённым клинкам. Мальчик вошёл в жаркую от огня кузницу, навострив уши, и потому успел услышать — это стало для него потрясением, — что Юлия, умершая «как нищенка» в отдалённом Регии, отчего его мать и пришла в столь непонятное отчаяние, «в действительности-то заслуживала императорских почестей».
Злобным голосом говорил военный трибун Гай Силий, командовавший в эти дни одним легионом. Сидя рядом с кузнецом-оружейником, он уставился на свой обоюдоострый великолепный парадный меч.
— Один лишь сенатор из шестисот встал и сказал, что единственную дочь Августа лишениями довели до смерти от медленного истощения, в изгнании, ославленную, презираемую всеми. Остальные пятьсот девяносто девять промолчали.
Произнеся эти слова, трибун увидел маленького сына Германика, но не приглушил голоса.
— Императорских почестей, — повторил он намеренно, чтобы было понятнее.
Кузнец поворачивал над огнём клинок, аккуратно постукивал по нему молотком, погружал в холодную воду, снова нагревал — и не произносил ни слова.
— Однако и здесь все молчат, потому что и здесь повинуются Тиберию.
Сквозь удары молота пробился голос ребёнка:
— В чём повинуются?
— Иди сюда, — решительно подозвал его Силий. — Пора тебе узнать, — сказал он, словно малыш, не зная чего-то, подвергался несправедливости.
Мальчик затаил дыхание в ожидании, и даже оружейник замедлил свои движения. Силий сказал:
— Знаешь, кто была эта Юлия, умершая таким образом? Мать твоей матери.
Мальчик замер. Никогда при нём не говорили о старших родственниках, и у него сложилось впечатление, что все они умерли неизвестно когда. Трибун разрушил это предположение, чтобы история стала понятнее, и заключил, твёрдо и чётко выговаривая слова:
— И знаешь, почему она заслуживала императорских почестей? Потому что была единственной дочерью божественного Августа. А вместо этого её на столько лет отправили в ссылку. И в конце концов Тиберий уморил её.
Мальчик быстро соображал. Он со страхом снова услышал голос матери: «Семнадцать лет...» Встревоженный до дрожи в коленях, он бросился на скамью рядом с трибуном и прошептал:
— Я видел, как моя мать плакала... Только никому не говори, — попросил он, схватив Силия за руку.
Трибун Силий сердито покачал головой.
— У твоей матери Агриппины немало причин плакать. Ты знаешь, что у неё были три брата?
Малыш вскочил на ноги.
— Это неправда, мне никогда об этом не говорили, у неё нет... Но ты сказал «были»? Как это — «были»?
Тут вмешался молчавший до сих пор оружейник, перестав поворачивать клинок над огнём:
— Трое братьев твоей матери были единственными наследниками Августа, надеждой империи. Они, а не Тиберий.
Кузнецы и прочие рабочие в глубине кузницы, услышав это, насторожились.
Малыш всхлипнул.
— Не смейтесь надо мной...
Он ощутил за всем этим какую-то угрозу, да и действительно прошло слишком мало времени, чтобы переварить эту историю, к тому же поведанную столь суровым образом. По здравом соображении отец просил хранить о ней молчание, поэтому Силий, опомнившись, отвёл мальчика вглубь кузницы и, чтобы отвлечь, показал ему изящный кинжал — короткую сику для неожиданного нападения из засады.