Управитель исчезает.
Сцена девятая
Цезония. Я тебя не узнаю! Что это, шутка?
Калигула. Не совсем так, Цезония. Это педагогический прием.
Сципион. Но это невозможно, Гай!
Калигула. Вот именно!
Сципион. Я тебя не понимаю.
Калигула. Вот именно! Речь как раз идет о невозможном, вернее, о том, чтобы сделать возможным невозможное.
Сципион. Но в такой игре нельзя остановиться. Это развлечение безумца.
Калигула. Нет, Сципион, это призвание императора. (Откидывается назад с выражениемусталости на лице.) Наконец-то я понял, в чем польза власти. Она дает кое-какие шансы невозможному. Отныне и на все грядущие времена моя свобода безгранична.
Цезония (грустно). Надо ли этому радоваться, Гай, я не знаю.
Калигула. Я тоже. Но я думаю, что с этим надо жить.
Входит Херея.
Сцена десятая
Херея. Я узнал, что ты вернулся. Молю богов о твоем здоровье.
Калигула. Мое здоровье благодарит тебя. (Помолчав, внезапно.) Уходи, Херея, я не хочу тебя больше видеть.
Херея. Я удивлен, Гай.
Калигула. Не удивляйся. Я не люблю литераторов и не выношу их вранья. Они говорят, чтобы не слышать себя. Если бы они себя слышали, то поняли бы, какие они ничтожества, и замолчали. Нет, хватит, лжесвидетели мне отвратительны.
Херея. Если мы и лжем, то чаще всего непреднамеренно. Я не признаю себя виновным.
Калигула. Ложь не бывает невинной. А ваша ложь приписывает какое-то значение людям и вещам. Вот чего я не могу вам простить.
Херея. И все же следует выступать в защиту этого мира, коль скоро мы хотим в нем жить.
Калигула. Не надо защиты, слушанье дела закончено. Этот мир не имеет значения, и кто это понимает — обретает свободу. (Встает.) Потому-то я вас и ненавижу, что вы несвободны. Во всей Римской империи свободен я один. Радуйтесь, наконец-то у вас появился император, который вас обучит свободе. Уходи, Херея, и ты тоже, Сципион, дружба мне смешна. Возвестите Риму, что ему наконец возвращена свобода и что вместе с ней наступает великое испытание.
Они уходят. Калигула отворачивается.
Сцена одиннадцатая
Цезония. Ты плачешь?
Калигула. Да, Цезония.
Цезония. Да что, в сущности, изменилось? Ты любил Друзиллу, правда, но одновременно ты любил и меня, и многих других женщин. Ее смерть для тебя — не причина метаться три дня и три ночи под открытым небом и возвращаться назад с таким чужим лицом.
Калигула (оборачивается). Кто тебе говорит о Друзилле, глупая? Ты не можешь представить себе, чтобы человек плакал из-за чего-нибудь, кроме любви?
Цезония. Прости, Гай. Но я пытаюсь понять.
Калигула. Люди плачут оттого, что все идет не так, как им хочется.
Она подходит к нему
Оставь, Цезония.
Она отступает.
Но побудь со мной.
Цезония. Я сделаю все, что ты пожелаешь. (Садится.) В моем возрасте знают, что жизнь не очень-то к нам ласкова. Но если уж есть зло на этой земле, зачем самому стараться его приумножать?
Калигула. Ты не понимаешь. Не важно. Может быть, я выберусь из этого. Но я чувствую, как просыпаются во мне какие-то безымянные существа. Что мне с ними делать? (Поворачивается к ней.) Ах, Цезония, я знал, что люди впадают в отчаянье, но не понимал, что значит это слово. Я думал, как и все, что это болезнь души. Нет, это тело страдает. У меня болит кожа, и грудь, и ноги. Меня тошнит, голова кружится. Но самое ужасное — это вкус во рту. Вкус не крови, не смерти, не лихорадки, а всего этого вместе. Стоит мне шевельнуть языком, как все вокруг чернеет. И люди делаются мне омерзительны. Как трудно, как горько становиться человеком!
Цезония. Надо заснуть, спать долго, расслабиться и ни о чем не думать. Я посижу с тобой, пока ты будешь спать. А когда проснешься, мир обретет для тебя прежний вкус. И постарайся употребить свою власть на любовь к тому, что еще стоит любить. Ведь возможное тоже должно получить свой шанс.
Калигула. Но нужно заснуть, нужно забыться, а на это я не способен.