Даже помещица Верхоянская, важная особа с двойным подбородком, заинтересовалась странником.
-- Никитушка, -- обратилась она к кучеру, -- не знаешь ли, что это за человек?
-- Этта? -- указал кучер кнутом.
-- Да, да.
-- Да вот бают в толпе, барыня, что он семью в шестнадцать человек вырезал и за то в Сибири сорок лет пробыл.
Лицо помещицы даже покрылось багровой краской, и она с испуганным видом следила за быстро удалявшимся человеком, не подозревая, что она сейчас играла в судьбе его решающую роль.
Странник быстро шагал своим стремительным шагом, не прибавляя его и не убавляя, налегая на встречных, если они не сторонились, но и не смотря на них, как бы ничего не замечая вокруг, кроме той дальней, ему одному видимой цели, к которой он стремился.
С пригорка за большой котловиной показался вдали город, потонувший в молодой, весенней зелени садов, -- его серые и цветные крыши, вышки колоколен, вертящиеся мельницы и справа у рощи белая монастырская стена, а за нею белая церковь, с непрестанным, уже достигавшим сюда, звоном колоколов. И когда народ постепенно достигал пригорка, шапки с голов как бы сдувало ветром, люди крестились и кланялись, а иные падали на землю и целовали ее. И пение здесь, как бы хвала видневшейся Святыне, вырастало и охватывало всех. За пригорком местность совершенно меняла вид. Почва становилась глинистой. И так как в ненастье здесь подводам и людям, чтобы не тонуть в вязкой глине, приходилось выбирать новые колеи и тропы, дорога с пригорка сразу расширялась и к низу разветвлялась на сотни больших и малых дорожек. Народу стало просторно, он разлился по всем этим дорожкам, свободнее стало и подводам, они ехали в разброд -- где кому лучше. Видно было с пригорка, как по всей котловине словно тащились пыльные муравьи, направляясь к зеленевшему вдали муравейнику.
Въехала на пригорок и Верхоянская.
Никита сорвал шапку, а Верхоянская стала быстро-быстро креститься, с благочестивым умилением на мясистом лице.
И перебирала губами в быстром шепоте.
-- Отче Святителю, исцели мою Аню!
Она ехала к Мощам молиться за дочь.
Она приказала Никите остановить лошадей, вылезла из повозки и всем своим грузным телом опустилась на землю, несколько раз поклонилась и поцеловала священную землю.
-- Исцели мою Аню... отче Святый!
Вороные кони перебирали ногами от нетерпения. Они были собственного завода, породистые, крепкие, -- особенно коренник смотрел зверем, поводя своими выпуклыми глазами и тревожно шевеля ушами. Им надоело идти шагом в этой тесной и пыльной людской гуще, они рвались на простор. Никита с трудом сдерживал их своими крепкими руками. И случилось так, что в тот момент, когда помещица снова стала усаживаться в экипаж, вершины пригорка достиг человек нелепого вида, с размашистыми движениями. Он был в голубой поддевке, высоких сапогах, на голове криво торчало что-то вроде кавказской папахи. На лице его, весьма красивом, изображалась смесь какого-то дикого удальства с большою глупостью. Он и шел как-то выбрасывая ноги, словно приплясывал, и, пожалуй, его одного по всей дороге люди опасливо сторонились. За ним шептались, что это известный корнет Закатаев, недавно выгнанный из земских начальников за растрату. Нелепый этот человек, взбираясь на пригорок, пел какую-то нелепую песню, по-видимому, собственного сочинения.
В уездном городи-и-шке
Прошпилился в картишки.
Ура, ура, ура!
Подобно Герострату
Уво-о-лен за растрату...
Ура, ура, ура!
Доспел он вершины пригорка как раз к тому случаю, чтобы с настоящей ловкостью военного человека помочь Верхоянской усесться в экипаж. Затем шаркнул ногой и приложил руку к папахе.
-- Сильвупле, мадам!
Но только что Верхоянская повернулась к нему, чтобы поблагодарить, как вежливая улыбка застыла на ее лице. Его взгляд упал в это время на город и белеющую церковь монастыря. По-видимому, он подпал общему для всех настроению, но выразил его по-своему. Внезапно он выхватил огромный пистолет и поднял его над головой.
-- Добрый Святитель! Корнет Закатаев приветствует тебя!
Нелепо прозвучал гулкий и трескучий выстрел.
Люди шарахнулись в стороны; которые были на коленях -- поползли. Позади произошло замешательство. Коренник метнулся в сторону так неожиданно и с такою силой, что Никита свалился с козел и грузно ударился о землю. Экипаж подпрыгнул, рванулся.
И понесся вниз, как камень с горы.
Он подпрыгивал, накренялся вправо, влево на колеях и ухабах и словно кричал диким женским криком.
-- Спа-си-и-те!..
Кони вмиг взмокли и, ничего не видя налитыми кровью глазами, хрипя и еще более пугаясь от людских криков, мчались с ужасающей быстротой, но по привычке держались дороги и только это еще спасало экипаж. Вожжи попали в колесо и давно изорвались. Люди с криком разбегались и точно круг расширялся впереди. Лишь смельчаки выбегали наперерез лошадям, поднимали руки с криком.