– Нишкни! – утихомирил свой кворум наместник и обратился к пришлому. – С чем пожаловал в погост, Людослав?
Волхв не успел ответить, как дверь за его спиной распахнулась и в помещение темной плямой ворвался худощавый пастырь овец божиих Ряшицкого погоста, отец Григорий. Его глаза встретились с глазами оглянувшегося на скрип двери и шум шагов волхва. Два непримиримых врага, два разнившихся взгляда на бытие и сознание встретились воочию. Волхв был стар и мудр, священник новой религии – начитан, молод и до фанатизма верил в свою правоту. Не терпел инакомыслящих в подвластной ему епархии.
– Просвети очи мои, Христе боже, давший мне свет твой дивный! Что я зрю в чертогах твоих, боярин? Али княгиня не отдавала приказа бороться со врагами рода человецего? – возопил священнослужитель, накручивая себя, готовясь, если придется, вступить в полемику, в драку, в силовой вариант захвата лесного колдуна, бродяги неприкаянного. – Вам, сидящим в этом зале, нужда большая есть, Псалтырь открыть, заглянуть в него. Там для всякого христианина прописан канон: «И кто не восхвалит тебя, Господи, и не верует всем сердцем и всей душой во имя отца и сына и святого духа, да будет проклят!» Забыли о том, кто за грехи ваши на Голгофу поднялся. Ирода принимаешь у себя, яко ближнего, подаешь ему милость свою. Покайся в грехах, пес старый, прими в сердце лучик веры в единого, и может, простится тебе в судный день!
Давно старый Людослав перестал обращать свое внимание на словесные нападки в свой адрес, но чернец явно хотел нарваться на конфликт. Он желал этого конфликта, купался в флюидах негатива, как лесной цветок купается в лучах солнца, упавших на него в просвет между деревьями. Распыляться на совсем ненужный ему спор с чернорясником он не стал, отворотил лицо к председательствующему воеводе.
– Боярин, уйми свово попа, бо вынудит, получит дерниной по бестолковке. Нет времени вести пустопорожний спор.
– Отец Григорий, – повысил голос воевода, – ты бы присел пока!
Батюшка, сверкнув глазами, сдулся словно воздушный шарик, присел у самой двери на оставшееся для него место на лавке.
– Так чего ты хочешь от нас, волхв?
– Знай же, боярин, что пришел я в погост, заветы предков выполняя, оберегать землю и люд, на ней живущий. По воле небесной, реку тебе, родных богов забывшему, что прострит Чернобог крыла свои над становищем сим, и не далее как через седмицу встанет время черное, смутное, когда призванные из Дикого поля Мизгирем на татьбу и дележ добычи печенеги придут под стены крепости. Зло нареченное добром, а кривда – правдой, покажет лик оскаленный в стенах детинца. Если ты не сможешь выстоять, люд простой в рабы обращён будет, и поведут его караваном, яко скотину, на рынки востока и юга. Тогда немощь и уныние проявится в землях приграничных, и некому больше будет встать на защиту поруганной Правды. – Волхв оглядел боярских ближников, впавших в ступор от слов его, бледных как полотно, не могущих слова вымолвить. Обратился теперь именно к ним. – Как сие предотвратить, что сотворить еще возможно, в вещих сердцах своих ответ ищите!
Среди повисшего в светлице молчания вдруг раздался голос Григория. Чернец задал вопрос всем присутствующим:
– А не кажется ли вам, мужи, наделенные княжей волей, что сей колдун пришел к нам в городок сомнения в вере истинной сеять? Может, он сам надумал навести степняков на погост, прикрываясь именем Мизгиря? Боярин, разум мой подсказывает мне, что нужно сей же час схватить прихвостня Сатанаилова и вместе с его щенком в железа заковать! На княжий суд его!