-- Что за ларек? -- спросил Егор Губошлепа.
-- Кусков на восемь, -- сказал тот. -- Твое здоровье!
Выпили.
-- Люсьен... Что-нибудь... снять напряжение, -- попро-сил Губошлеп. Он был худой, спокойный и чрезвычайно наг-лый, глаза очень наглые.
-- Я буду петь про любовь, -- сказала приятная Люсьен. И тряхнула крашеной головой, и с маху положила ладонь на струны. И все стихли.
Тары-бары-растабары,
Чары-чары...
Очи-ночь.
Кто не весел,
Кто в печали -
Уходите прочь!
Во лугах, под покровом ночи,
Счастье даром раздают!
Очи, очи...
Сердце хочет:
Поманите -- я пойду!
Тары-бары-растабары...
Опять зазвонил телефон. Вмиг повисла гробовая тишина.
-- Да? -- изо всех сил спокойно сказал Бульдог в труб-ку. -- Нет, вы ошиблись номером. Ничего, пожалуйста. Бы-вает, бывает. -- Бульдог положил трубку. -- В прачечную зво-нит, сука.
Все пришли в движение.
-- Шампанзе! -- опять велел Губошлеп. -- Горе, от кого поклоны принес?
-- Потом, -- сказал Егор. -- Дай я сперва нагляжусь на вас. Вот, вишь, тут молодые люди незнакомые... Ну-ка, я по-знакомлюсь.
Молодые люди по второму разу, с почтением подавали руки. Егор внимательно, с усмешкой заглядывал им в глаза. И кивал головой, и говорил: "Так, так".
-- Хочу плясать! -- заявила Люсьен. И трахнула фужер об пол.
-- Ша, Люсьен, -- сказал Губошлеп. -- Не заводись.
-- Иди ты к дьяволу! -- сказала подпившая Люсьен. -- Горе, наш коронный номер!
И Егор тоже с силой бросил свой фужер. И у него тоже заблестели глаза.
-- Ну-ка, молодые люди, дайте круг. Брысь!
-- Ша, Горе! -- повысил голос Губошлеп. -- Выбрали время!
-- Да мы же услышим звонок! -- заговорили со всех сто-рон Губошлепу. -Пусть сбацают.
-- Чего ты? Пусть выйдут!
-- Бульдя же сидит на телефоне.
Губошлеп вынул платочек и хоть запоздало, но важно, как Пугачев, махнул им.
Две гитары дернули "Барыню".
Пошла Люсьен... Ах, как она плясала! Она умела. Не раз-машисто, нет, а четко, легко, с большим тактом. Вроде вко-лачивала каблучками в гроб свою калеку-жизнь, а сама, как птица, била крыльями -- чтоб отлететь. Много она вкладывала в пляску. Она даже красивой вдруг сделалась, родной и милой...
Егор, когда Люсьен подступала к нему, начинал тоже и работал только ногами. Руки заложены за спину, ничего вро-де особенного, не прыгал козлом -- а тоже хорошо. Хорошо у них выходило. Таилось что-то за этой пляской -неизжитое, незабытое.
-- Вот какой минуты ждала моя многострадальная душа, -- сказал Егор вполне серьезно. Такой, верно, ждалась ему же-ланная воля.
-- Подожди, Егорушка, я еще не так успокою твою ду-шу, -- откликнулась Люсьен. -- Ах как я ее успокою! И сама успокоюсь.
-- Успокой, Люсьен. А то она плачет.
-- Успокою. Я прижму ее к сердцу, голубку, скажу ей: "Устала? Милая... милая... добрая... Устала".
-- Смотри, не клюнула бы эта голубка, -- встрял в этот деланный разговор Губошлеп. -- А то клюнет.
-- Нет, она не злая, -- серьезно сказал Егор, не глядя на Губошлепа. И жесткость легла тенью на его доброе лицо. Но плясать они не перестали, они плясали. На них хотелось без конца смотреть, и молодые люди смотрели, с какой-то трево-гой смотрели, жадно, как будто заколачивалась в гроб некая отвратительная часть и их жизни тоже -- можно потом выйти на белый свет, а там -- весна.
-- Она устала в клетке, -- сказала Люсьен нежно.
-- Она плачет, -- сказал Егор. -- Нужен праздник.
-- По темечку ее... Прутиком, -- сказал Губошлеп. -- Она успокоится.
-- Какие люди, Егорушка! А? -- воскликнула Люсьен. -- Какие злые!
-- Ну, на злых, Люсьен, мы сами -- волки. Но душа-то, душа-то... Плачет.
-- Успокоим, Егорушка, успокоим. Я же волшебница, я все чары свои пущу в ход...
-- Из голубей похлебка хорошая, -- сказал ехидный Гу-бошлеп. Весь он, худой как нож, собранный, страшный сво-ей молодой ненужностью, весь он ушел в свои глаза. Глаза горели злобой.
-- Нет, она плачет! -- остервенело сказал Егор. -- Плачет! Тесно ей там -- плачет! -- Он рванул рубаху... И стал против Губошлепа. Гитары смолкли. И смолк перепляс волшебницы Люсьен.
Губошлеп держал уже руку в кармане.
-- Опять ты за старое, Горе? -- спросил он, удовлетво-ренный.
-- Я тебе, наверно, последний раз говорю, -- спокойно тоже и устало сказал Егор, застегивая рубаху. -- Не тронь меня за болячку... Когда-нибудь ты не успеешь сунуть руку в карман. Я тебе сказал.
-- Я слышал.
-- Эх-х!.. -- огорчилась Люсьен. -- Скука... Опять покой-ники, кровь... Бр-р... Налей-ка мне шампанского, дружок.
Зазвонил телефон. Про него как-то забыли все.
Бульдог кинулся к аппарату, схватил трубку... Поднес к уху, и она обожгла его. Он бросил ее на рычажки.
Первым вскочил с места Губошлеп. Он был стремитель-ный человек. Но все же он был спокоен.
-- Сгорели, -- коротко и ужасно сказал Бульдог.
-- По одному -- кто куда, -- скомандовал Губошлеп. -- Веером. На две недели все умерли. Время!
Стали исчезать по одному. Исчезать они, как видно, умели. Никто ничего не спрашивал.
-- Ни одной пары! -- еще сказал Губошлеп. -- Сбор у Иванова. Не раньше десяти дней.
Егор сел к столу, налил фужер шампанского, выпил.
-- Ты что, Горе? -- спросил Губошлеп.
-- Я?.. -- Егор помедлил в задумчивости. -- Я, кажется, действительно займусь сельским хозяйством.
Люсьен и Губошлеп стояли над ним в недоумении.
-- Каким сельским хозяйством?
-- Уходить надо, чего ты сел?! -- встряхнула его Люсьен.
Егор очнулся. Встал.
-- Уходить? Опять уходить... Когда же я буду приходить, граждане? А где мой славный ящичек?.. А, вот он. Обязатель-но надо уходить? Может...
-- Что ты! Через десять минут здесь будут. Наверно, вы-следили.
Люсьен пошла к выходу.
Егор двинулся было за ней, но Губошлеп мягко остано-вил его за плечо. И мягко сказал:
-- Не надо. Погорим. Мы скоро все увидимся...
-- А ты с ней пойдешь? -- прямо спросил Егор.
-- Нет, -- твердо и, похоже, честно сказал Губошлеп. -- Иди! -- резко крикнул он Люсьен, которая задержалась в дверях.
Люсьен недобро глянула на Губошлепа и вышла.
-- Отдохни где-нибудь, -- сказал Губошлеп, наливая в два фужера. -Отдохни, дружок, -- хоть к Кольке Королю, хоть к Ваньке Самыкину, у него уголок хороший. А меня прости за... сегодняшнее. Но... Горе ты мое, Горе, ты же мне тоже на болячку жмешь, только не замечаешь. Давай. Со встречей. И -до свиданья пока. Не горюй. Гроши есть?
-- Есть. Мне там собрали...
-- А то могу подкинуть.
-- Давай, -- передумал Егор.
Губошлеп вытащил из кармана и дал сколько-то Егору. Пачку.
-- Где будешь?
-- Не знаю. Найду кого-нибудь. Как же вы так -- завали-лись-то?..
В это время в комнату скользнул один из молодых, белый от испуга.
-- Квартал окружили, -- сказал он.
-- А ты что?
-- Я не знаю куда... Я вам сказать.
-- Сам прет на рога, -- засмеялся Губошлеп. -- Чего ж ты опять сюда-то? Ах, милый ты мой, теленочек мой... За мной, братики!
Они вышли каким-то черным ходом и направились было вдоль стены в сторону улицы, но оттуда, с той стороны, по-слышались крепкие шаги патруля. Они -- в другую сторону, но и оттуда раздались тоже шаги...
-- Так, -- сказал Губошлеп, не утрачивая своей загадоч-ной веселости. -- Что-то паленым пахнет. А, Егор? Чуешь?
-- Ну-ка, сюда! -- Егор втолкнул своих спутников в какую-то нишу.
Шага с обеих сторон приближались...
И в одном месте, справа, по стене прыгнул лучик сильно-го карманного фонаря.
Губошлеп вынул из кармана наган...
-- Брось, дура! -- резко и зло сказал Егор. -- Психопат. Может, те не расколются... А ты тут стрельбу откроешь.