— Докладываю о своем выбытии из числа больных.
— А рука на перевязи. Что слышно?
— В больнице в уборных и в ванной зеленые листовки ПСЛ. Агитируют.
— Персонал?
— Думаю, что пациенты.
— Ты уверен? А впрочем, агитация в нужнике!
— Я бы не стал недооценивать этого факта.
Снова зазвонил телефон, Смоляк раскипятился, выведенный из терпения, опять кричал с минуту о гмине, об отделении милиции в двух шагах, потом в сердцах швырнул трубку, хлопнул себя по коленям.
— Черт их разберет, черт их разберет!
Чеслав не осмелился расспрашивать, только дипломатично осведомился:
— Снова барахлит связь?
— Черт их разберет. Звонят из Мостиска, якобы из правления гмины, что бандиты, мол, напали, спасите, где милиция, где, это мне не нравится, тут может быть какой-то подвох, черт-те что, какой-то дурацкий розыгрыш, третий, нет, четвертый раз звонят, просят помощи, что ж, надо ехать, надо, придется, ведь если на самом деле, а Смоляк не поверил…
— Я поеду с вами.
Смоляк прищурился:
— Спятил? С такой лапой.
— Правая в порядке. Стреляют правой.
— Чего ты так горячишься?
— Просто любопытно, что там стряслось, дьявольски любопытно.
— Кароль мне голову оторвет. — Это уже было согласие.
Подтаявший снег затруднял езду по узкому, еще при царе вымощенному шоссе в Мостиск, но шофер Смоляка умел гнать и по такой дороге. Чеслав не знал, заслуживает ли водитель восхищения или упрека, если грузовик врежется в дерево или опрокинется в канаву, может быть девять трупов с начальником управления включительно. Но слишком долго об этом не раздумывал, его интересовала цель, финал поездки, собственно, он подозревал, что кто-то, воспользовавшись телефоном, разыграл Смоляка, да не только Смоляка, может, начальнику следовало бы действовать иначе, сначала проверить, впрочем, если бандиты уже орудуют, медлить нельзя; либо дело обстоит так: выманили Смоляка с последней горсткой сотрудников, такие вещи не делаются без умысла; можно разгуляться в городе, выполняя завещание президента Блеска, пока Смоляк мчит сломя голову, поверив какому-то бестолковому трепу по телефону; интересно, как бы в подобном положении поступил Кароль; снежная кашица разлетается из-под основательно стертых покрышек, хлещет за обочину, в поле, въезжая в деревню, шофер нажимает клаксон, который ревет без передышки, при такой езде невозможно разговаривать, невозможно даже толком думать, надо только держаться за стойки и поглядывать в заднее стекло над кабиной…
Прежде чем въехать в лес, догнали серый пикап, знакомый Чеславу. Это была больничная машина, которую использовали двояко: по хозяйственной надобности и как карету Скорой помощи; трудно было обогнать пикап на узком, ненадежном шоссе, больничный шофер, возможно, не слышал клаксона машины Смоляка, не уступал дорогу, поэтому пришлось уменьшить скорость, и тотчас сделалось тише в ушах и в голове, пикап въехал в лес, вскоре исчез за поворотом, и почти одновременно загремели выстрелы, короткие, злобные очереди, в реальность которых трудно было поверить сразу.
С внезапно затормозившего грузовика Чеслав выскочил последним, солдаты, и среди них Смоляк в гражданской одежде, бежали точно наперегонки, Чеслав старался их догнать, поскользнулся, едва не упал, увидал пикап, опрокинутый поперек дороги. «Убили шофера», — эта мысль совпала с треском автоматов людей Смоляка, Чеслав видел, как двое из бандитов, обступивших машину, нырнули в лес, с яростью пожалел о том, что гордился перевязью, — если бы у него были здоровые руки и автомат, он мог бы срезать тех двоих, хотя бы одного; остальные лежали на дороге, один все привставал и снова ложился, как «Ванька-встанька», но Чеслав не смотрел на него, не расслышал слов Смоляка: «Это была ловушка для нас!» — подбежал к кабине опрокинувшегося пикапа и громко выругался.
— Он меня еще сегодня перевязывал, — объяснял он Смоляку, а может, шоферу, руки которого превратились в кровоточащие ошметки, нашпигованные битым стеклом, — он меня еще сегодня…
— К больному ехали? — допытывался Смоляк.
— Нет, нет. Нет, нет, — повторял шофер, глядя на свои руки.
— Успокойтесь, успокойтесь, с вами ничего страшного не случилось. Так куда же вы ехали?
— За картошкой для больницы. — Шофер смотрел, как один из солдат забинтовывает ему руки. — За картошкой.
— А он? — показал Смоляк на врача, лицо которого было белее затоптанного снега на дороге, а шея в кровавых лохмотьях.