Не добрался.
У него не проверяли документов, даже кондуктор жешовской дороги не спрашивал служебного предписания, это было время преклонения перед польским военным мундиром, особенно носящим следы битв, и Бартек знал об этом: за Крачевом на дороге в Вилковицы догнал его мужик на одноконной таратайке, лошадь в хомуте, а не в легкой упряжи, тут была такая мода на хомуты, и остановил свою тележку.
— Подсаживайтесь, пан офицер.
Бартек сел, и сразу же захотелось спать, но мужик попался разговорчивый.
— Хороша осень. Как в первый год войны.
— Хороша.
— Вы инвалид?
— Инвалид.
— Может, чего хорошего закурить найдется?
— Не курю.
— Вы к кому в Вилковицы?
Хотел сказать: к Слотам, но припомнил, что отца Магды нет в живых, она одна.
— К Магде Слоте, — сказал неохотно.
Мужик сплюнул сквозь зубы.
— Тогда выбрались не вовремя.
Бартек не понял, подумал, что тот намекает на послеобеденную пору, ее может не быть дома, работает в поле, у них был надел.
— Подожду.
— Не дождетесь. Нет ее здесь.
— Как это?
— Да так. Уехала летом с Новаками, которых сюда выселяли.
— У-е-ха-ла?
— А что ж ей было делать, одна-одинешенька, ее Новак, партизан, может, приходилось слышать, о нем много писали, сложил голову в горах, вот и поехала с другими Новаками.
Бартек смотрел в лицо мужику и видел всклокоченную физиономию Матуса: «Своих не найдешь, смерть найдешь», может, дать этому мужику по морде? «Ты пьян, старый хрыч, пустое болтаешь». — Небо пасмурное, осеннее, вдруг пахнуло жаром, как тогда в овраге, неподалеку от Мурая, только бы не потерять сознание…
— Вознагради вас господь, добрый человек. — И спрыгнул с таратайки, двинулся назад в Крачев, в городишко деревянный, как пасека, за ним лес, тот самый, не вообще лес, а тот самый, где впервые получил пулю под ключицу и Магда пришла его оплакивать. В Крачеве нет военной комендатуры, зато есть кабак в доме с деревянной галереей, пережил кабачок войну, только сменился владелец питейного заведения, Бартек был голоден и не стал изучать меню, выписанное старательным каллиграфическим почерком, точно в школьной тетрадке, он ел торопливо, не подымая глаз от тарелки, ибо ему пришло в голову, что кто-нибудь из присутствующих может его узнать. «Деньги, вероятно, за это время не обменивали», — подумал он, доставая из кармана розовые банкноты, на одном виднелись ржавые пятна от крови, и Бартек долго к нему приглядывался, этот банкнот походил на плохо сохранившуюся трехверстку; кто-то тронул его за плечо, и Бартек вздрогнул, словно пораженный током; стоящий перед ним мужчина не был знакомым, просто желал выпить с польским офицером, он еще не выпивал с польскими офицерами, с русскими доводилось, а вот с польскими — нет, приволок бутылку водки, мутной, как и его осоловелые глаза, Бартек выпил, понюхал кусок хлеба, собутыльник скреб небритую физиономию, смахивающую на раздавленного ежа, и болтал, подливал и болтал: «Обрели мы Польшу, уже год, больше года, как обрели нашу любимую Польшу, ведь Польша всегда любимая, верно? А самогон гнать запрещено, разве он Польше помеха, без самогона народ не пережил бы немца, не так ли? Точно; неправда, говоришь, дружище? До Кольска, говоришь, не то, что до Америки, не знаю, где это, но, пожалуй, ближе, чем Америка, пароходом ехать не надо, билета не потребуется, тебе пора, дружище, жаль, так хорошо шла водка…» Большие ходики стучат на стене, отбивают со скрипом часы, остановить бы блестящий желтый маятник, и тогда не надо было бы уходить отсюда, но часы висят высоко, трактирщик зажигает массивную керосиновую лампу, благоговейно вешает ее туда, где на голубоватой стене чернеет пятно сажи; нельзя остановить желтый маятник, Кольск — это не Америка, Магда в Кольске уже не ждет Бартека, дожидается ли она чего-нибудь, возможно, уже ничего, будет протирать глаза, щипать себя за руку, когда его увидит, хотя бы ради этого надо туда идти, ехать, плыть, надо добраться туда как можно быстрее, странно, как просто умираешь, перестаешь существовать в чужой жизни, в чужих реестрах, как легко убедить людей, что ты не существуешь, в штабе его сочли убитым, поспешно, не раздумывая, не сомневаясь, и этого оказалось достаточно, он умер для всех — для жителей Вилковиц, для Магды, для семьи, матери и братьев, надо побыстрее опровергнуть эту ошибку, там, у матери, братьев его личность не вызовет сомнений, как у любознательного поручика, надо добраться туда, побыстрее, первое решение — самое верное…