— Ну, не так уж часто.
— Именно так, Кароль, и, пожалуйста, спокойно, не волнуйся. Я пришел не для того, чтобы кого-либо подкузьмить. Но, видишь ли, я вовсе не собирался стать идолом в часовенке, монументиком, рекламной вывеской, а намеревался отдать все, на что способен, делу, известному тебе делу; после войны, думал я, мне не обязательно тянуть солдатскую лямку, пусть повоюют другие, я пригожусь и без мундира, может, это было отступничеством, может, ты именно так назовешь это, но если хорошенько подумаешь, то придешь к заключению, что тут не было никакого отступничества или чего-нибудь подобного, только уже тогда мне говорили: «Самые лучшие люди нужны теперь в армии, самые лучшие»; я уже в то время был «самым лучшим», не отбояривался, делал, что полагалось, как можно лучше, как умел, но суть была совсем не в этом, теперь я это вижу доподлинно…
— Не слишком ли много ты философствуешь?
— Конечно, я еще пофилософствую перед прокурором, перед судом, перед стрелковым взводом, взявшим на изготовку, впрочем, нет, таких скорее вешают, как по-твоему? Конечно, уготовили мне одну смерть, великолепную, образцово-показательную, достойную подражания, можете уготовить мне другую, тоже примерную, для острастки, обе будут фальшивые, я останусь где-то посередине, и ничего тут не удастся исправить, Кароль…
— Минуточку. Это мы уготовили тебе смерть, я и кто еще? Не перепутал ли ты чего-нибудь?
— Не перепутал, Кароль. Разве не вы ставили цветочки под этой мемориальной доской, под этим почетным надгробьем? Когда я пришел сюда в первый раз, там торчали какие-то дурацкие астры, разве это не вам грезилось, что эта улица должна носить ваше имя? Но суть даже не в этом, вы — это нечто большее, нежели ты и твои собственные мечты; кому-то были и чему-то были необходимы этот пример, символ, легенда, — когда легенда необходима, а для этой легенды требуется смерть героя, то легенда создается во что бы то ни стало, герой умерщвляется, как в романе, — не ради истины, а для поучения; я хорошо понимаю, слишком хорошо понимаю необходимость вывесок и легенд, которые могут служить благому делу, прекрасному и правому делу, но, с твоего разрешения, я все-таки попытаюсь среди всего этого найти местечко для своего бренного существования…
— Минутку. Ты хочешь примоститься, но где, в каком месте? Разве дела, назовем это так, не зашли слишком далеко, разве, рассматривая объективно…
— Да, объективно я враг, даже бандит, если кому-то нравятся такие определения. Объективно я оказался по ту сторону, это верно, но это влечет за собой определенные последствия, хотя бы то, что я отнюдь не обязан мыслить объективными категориями…
— Надеюсь, ты понимаешь, что означает твое присутствие здесь.
— Понимаю, только, пожалуйста, не волнуйся, Кароль. Мое присутствие означает ни больше, ни меньше — только то, что я не околел в овраге под Мураем, отнюдь не назло легенде, а самым обыкновенным образом уцелел, следовательно, существую. Означает только это и не более того. Есть еще некоторые нюансы, например такие: секретарю повятового комитета ППР придется либо прятать врага, либо выдавать брата. То и другое будет, пожалуй, достаточно гнусно, может оказаться также дьявольски трудным. Но не мне решать, за меня уже решили, решил сержант, ведающий учетом личного состава, кто-то там еще, не знаю толком кто, мои намерения не были тут существенны. Сам говоришь, что приходили к тебе эмиссары, которых я вовсе не посылал, которых в глаза не видывал, что ж тут толковать о моих намерениях; я попросту существую, существую, и точка, хотя, согласно договору, заключенному без моего участия, меня не должно быть; я существую и хотел бы еще существовать, не наперекор кому-либо, существую, и точка, и если меня не должно быть, если заключенный без моего участия договор должен остаться в силе, то меня необходимо ликвидировать.
— Не провоцируй, Бартек, не провоцируй.
— Ты удивительно традиционен, брат, может, не следует называть тебя так, неужели если кто-то думает иначе, чем ты, то это непременно провокация? А это просто ситуация. Мы зависим от ситуации, в зависимости от нее оказываемся то героями, то провокаторами.
— Ты циничен и нагл. До чего ты дошел…
— Циничен? Возможно. Только в данном положении, нашем положении, это ничего не означает и ничего не объясняет. Я циничен и нагл, когда-то был сентиментален, бывал даже как огонь, помнишь, что говорила мать…