В камере становилось светлее, но сосед продолжал спать. Матеуш поднялся на цыпочках к окошку, расположенному почти у самого потолка, оно даже не было зарешечено, а за окном, метрах в полутора, чернела высокая, словно закопченная, стена. Вот почему в камере так темно; у Матеуша было ощущение, словно он находится на дне колодца, он уже видел нечто подобное, но не в действительности, должно быть, в кино.
— С добрым утром. Ищете, как выпорхнуть отсюда?
— Просто смотрю.
— Как спалось?
— Я не мог уснуть. Выспался днем.
Сосед соскочил с нар на пол, начал размахивать руками, прыгать, приседать, и Матеуш в ужасе подумал, что к нему в камеру посадили сумасшедшего.
— Зарядка — вот что самое главное, — заявил сосед. — А вы не заряжаетесь по утрам?
Матеуш смотрел на него с любопытством и каким-то непонятным отвращением. Яйцеобразное, совершенно невыразительное лицо, скрипучий голос и как бы развинченные, смотрящие в разные стороны глаза не внушали симпатии.
— Моя фамилия Кренжель. — Сосед внезапно протянул руку таким жестом, словно собирался не обменяться рукопожатием, а стукнуть Матеуша в живот. — Рад познакомиться.
— Рутский.
— Что это вы не в духе? Серьезные неприятности? Непохоже.
Матеуш не совсем понял, что непохоже, но поспешил заверить:
— Нет, нет, ничего особенного! — И, удивляясь собственной болтливости, рассказал Кренжелю о событиях минувшего утра. Тот сосредоточенно слушал, покашливал, потирал руки.
— Если братец пролежит в больнице больше трех недель, будет худо, — заявил он. — Это называется нанести тяжелое увечье.
— Вы, видать, юрист.
— Нет, но кое-что знаю. Влипли вы, что и говорить. За езду в пьяном виде — раз, за нанесение увечья — два. А тут еще братец в суд подаст.
— Не подаст, не бойтесь.
— Как знать, ничего неизвестно.
— Вот уж это точно известно, — засмеялся Матеуш. — Мы с ним поладим. И вообще не пугайте меня, пожалуйста. Я еще сегодня вернусь домой и до суда буду на воле.
— Вы, однако, оптимист.
— Почему? Просто не люблю расстраиваться раньше времени.
И в самом деле, когда в камеру просочился дневной свет, Матеуш повеселел, все прежние страхи и опасения казались ему сильно преувеличенными, даже параша — круглый сосуд с толстой крышкой — была менее отвратительна, чем он ожидал после ночного столкновения с ней. Завтрак, черный ячменный кофе с сухим хлебом, Матеуш проглотил с истинным наслаждением, Кренжель, напротив, не прикоснулся к еде, и Матеуш с большой готовностью предложил уничтожить также и его порцию, но сосед не согласился.
— Пусть знают, что я не ел. Пусть знают.
«Сумасшедший, — подумал Матеуш вторично и с жалостью наблюдал за Кренжелем, который с руками в карманах шагал по камере, время от времени останавливаясь и сосредоточенно глядя на грязный, закопченный потолок. — Может быть, он молится. Не буду мешать».
В полдень Матеуша вызвали. Уходя, он пожал Кренжелю руку:
— Прощайте, больше не увидимся.
Волнуясь, он шел за милиционером, и ему казалось, что тот нарочно ползет, как стреноженный, — коридор был ужасающе длинен, в самом конце его виднелось окно и внизу, на паркете, квадрат солнечного света; но туда они не дошли, свернули раньше, в нишу с беленькой дверью в глубине. Офицер, тот самый, что допрашивал его вчера, стоял у окна, видимо дожидаясь Матеуша. Сейчас он скажет: «Вот ваши вещи, пан Рутский. До свидания».
— Вот, гражданин, ордер на ваш арест.
Матеушу на мгновенье показалось, что он ослышался, но нет, ошибки не было. «Борис, — подумал он в отчаянии, — с Борисом, должно быть, очень плохо». Он чувствовал, как у него вспотели руки, и стоял молча, не зная, как себя вести. «С работы, конечно, выгонят», — пронеслось в голове.
— Вы не знаете, что с Борисом? С моим братом?
— Мы не даем справок заключенным, неужели это вам неясно? Уведите!
Кренжель, увидев Матеуша, покатился со смеху.