— Что тут смешного? — Милиционер был задет за живое. — Я сюда не развлекаться пришел.
— Больных нужно понимать, — объяснял Борис. — Больной, тяжело больной человек, это, видите ли, совершенно особое животное.
— Не учите меня.
— Прошу прощения. Я не хотел вас обидеть.
Обещанная профессором поездка на охоту через три недели отодвигалась все дальше. Гипсовый сапог по колено надели немедленно, но с операцией плечевого сустава не спешили. Профессор считал, нужно подождать пока спадет опухоль, а Борис был рад отсрочке, потому что боялся операции, а вернее, наркоза. Сестра говорила, что после эвипана засыпают с улыбкой, но Борис уже не верил, это такая же правда, как и охота через три недели, обещание, данное для утешения, для поддержания духа. Поэтому он не торопил профессора, ждал терпеливо, молча. Но когда профессор наконец объявил: «Завтра операция», Борис обрадовался. После операции он сможет вставать, в гипсовом сапоге люди отлично ходят, не придется больше пользоваться скользкими и вечно мокрыми утками и тому подобными устройствами, вконец принижающими человека.
— Не говорите, пожалуйста, жене. Завтра к ее приходу все будет кончено.
Ночь он проспал отлично, но с утра его охватила тревога: может быть, все-таки предупредить Здисю? Ему было не совсем ясно, чем Здися может помочь, но он все же попросил сестру позвонить домой.
— Ваша жена только что звонила сама.
— И вы ей сказали?
— Сказала.
— Я же просил не говорить! — рассвирепел Борис и очень удивился, когда сестра пожала плечами и взглянула на него с недоумением. Только потом он сообразил, что был смешон: ведь сам просил позвонить домой и, уж конечно, не для того, чтобы сказать Здисе: «Привет от мужа».
— Все боятся операции, — утешал его сосед у окна. — Это естественно.
— Я совсем не боюсь, — процедил Борис и с удивлением отметил про себя, что сказал правду. Он не испытывал того страха, которого ждал под влиянием рассказов Матеуша; когда сестра пришла к нему с морфием, он отказался. Сестра снова выразительно пожала плечами.
— Не знаю, разрешит ли профессор без морфия.
— Вам должно быть известно, что на алкоголиков такая доза морфия совершенно не действует.
— Ну и фрукт же вы, — возмутилась она. — Впервые вижу такого больного.
Однако сестра не вернулась, должно быть, профессор не настаивал на морфии. Бориса повезли в кабинет анестезии, и он снова приготовился к приступу страха, но ощутил лишь любопытство и нетерпение. За белой ширмой кого-то усыпляли, анестезиолог подбадривал больного. «Чего ж тут бояться, — промелькнуло в голове у Бориса. — Что может быть лучше, чем уснуть и больше не проснуться».
— Эвипан лучше, — жаловался больной за ширмой, — неужели нельзя…
— Вы же знаете, у вас спайки. Ну, дышите спокойно, считайте: раз, два, три…
Борис с растущим интересом прислушивался к происходившему за ширмой. «У меня, наверное, нет никаких спаек, — думал он. — Профессор сказал бы». Больной уснул очень быстро, затем за ширмой раздались шаги, скрипнула каталка и наступила тишина. Борис думал, что ему придется ждать, пока тому сделают операцию, и от нечего делать начал рассматривать висевшую на стене таблицу. Там были начерчены какие-то кривые, а в правом нижнем углу, над жирной чертой чернели слова «летальный исход». Он не успел изучить этот график смерти, так как из-за ширмы появился анестезиолог, мужчина с прекрасным лицом, ему бы быть актером, а не коновалом, анестезиолог слегка прихрамывал на одну ногу, и немного танцевальная походка в сочетании с необычайно красивым лицом делала его похожим на шамана, совершающего таинственный, но нелепый обряд.
— Позвольте вашу правую руку. Безболезненное внутривенное вливание.
— С правой не выйдет, — улыбнулся Борис.
— Ах да, я забыл. Придется вас отодвинуть от стенки.
Когда шаман вводил иглу в вену, Борис попытался смотреть, как это делается, но тут у него помутилось в глазах, он ощутил дикий страх, отчаяние, желание защищаться. Но услышал лишь начало собственного крика.
V
Да, это была уже настоящая тюрьма, хотя именовалась следственной. Нары, неизвестно почему так названные, поскольку это были обычные железные койки с соломенными тюфяками и одеялами; в дверях глазок, сквозь который можно заглянуть в камеру, не открывая двери; столик на железных, причудливо изогнутых ножках; идеально квадратное окно с подоконником полуметровой ширины, из чего можно было заключить, что стены здесь толстые, как в костеле. На окне решетка, а снаружи еще и проволочная сетка. Чисто, на полу ни пылинки, параша запрятана в шкафчик с алюминиевыми ручками, открывающийся сверху и сбоку.