Утром Кренжель не встал, не ходил умываться, но надзиратель, к счастью, не заметил и только перед прогулкой поднял крик, что камера — не лазарет и в час прогулки в пой никому нельзя оставаться. Матеуш взял Кренжеля на спину, вынес во двор и поставил на дорожку, но тот сразу согнулся, будто сломанный, и сел. Матеушу велели нести его обратно.
— Матеуш! Матеуш! — услышал он, уже входя в ворота, голос молодого Туланца.
Матеуш каждый день высматривал его на прогулке, но Феликса не было, должно быть, проштрафился и вместо прогулки моет уборные или лестницу, и вот теперь, в самый неподходящий момент, появился. Матеуш не откликнулся, ему почему-то казалось, что Кренжеля нужно доставить в камеру как можно скорее. Он хотел остаться с больным, но надзиратель велел ему вернуться во двор на прогулку.
Феликса Туланца там уже не было.
Сразу по возвращении Матеуша вызвали на свидание; он был удивлен и обеспокоен, свидания давались не часто, а у него всего пару дней назад был старший лесничий, значит, что-то очень важное, может быть, боже, упаси, умер Борис или пришел адвокат, нанятый Калиной.
— Следи тут за ним, — сказал Матеуш Манусю и отправился в комнату свиданий. Он был почти уверен, что пришел адвокат, и дорогой обдумывал предполагаемые вопросы и свои ответы. Но он и на этот раз ошибся, в комнате свиданий его ждала Здися.
— Как тебя впустили? У меня только на днях было свидание.
— Меня куда хочешь впустят, — ответила она не без хвастливости. Действительно, она казалась воплощением энергии, ловкости и упорства.
— Послушай, как Борис?
Большие светлые глаза Здиси сузились, и Матеуша охватило дурное предчувствие.
— Почему ты молчишь?
— Не хочется тебя расстраивать, Матеуш.
— Говори, ради всего святого.
— С рукой еще ничего неизвестно.
— Надеюсь, не будут ампутировать?
— Нет, нет, но сустав, должно быть, останется неподвижным. Ты ведь знаешь, что для него…
Зачем она говорит это «ты ведь знаешь…»? Конечно, он знает, прекрасно знает, что значит писать картину, лепить глину или гипс левой рукой. И машину нельзя вести, и из ружья стрелять. Зачем же она говорит, только для того разве, чтобы сделать ему больно?
— Он ничего не знает, — продолжала Здися, — верит, что когда снимут повязку, все будет хорошо. Вот этого я и боюсь, этого я боюсь больше всего. А что у тебя, ты вроде бы не в себе?..
— Ничего особенного. Просто я сижу в камере с двумя сумасшедшими. Но ты Борису не говори, скажи, что у меня все в порядке.
— А какое у него лицо, если б ты видел. Все цвета радуги — черный, желтый, фиолетовый.
Матеуш никак не мог представить себе это разноцветное лицо Бориса. У него перед глазами стояло обычное лицо брата, худощавое и смуглое, с черной пышной шевелюрой. Кровавая полоса от правого виска через щеку к подбородку, потемневшие, удивленные глаза — таким он видел его в последний раз. «Борис будет калекой, я его сделал калекой», — эта мысль назойливо вертелась у него в мозгу, когда он возвращался в камеру. Только сейчас, на обратном пути, он сообразил, что не попросил Здисю нанять защитника или хотя бы напомнить об этом Калине. Ведь если на суде не будет защитника, ему, как пить дать, вкатят солидный, показательный срок — другим в назидание. Почему же ни старший лесничий, ни Здися не подумали об этом?
В камере его ждал новый сюрприз. Кренжель лежал на носилках с открытыми, остекленевшими глазами и странно вздернутым подбородком. Рядом с испуганным надзирателем суетился какой-то старший тюремный чин, быть может, сам начальник тюрьмы.
— Подследственные заключенные Манусь и Рутский могут быть свидетелями. Они здесь были все время.
— Но его били, — сказал Манусь.
— Что? Что такое? — спросил тюремный чин тихо и доверительно.
— Его бил Рутский. Вот он.
— Ладно, ладно, — вмешался надзиратель. — Вас пока не спрашивают. — И, обращаясь: к Матеушу, добавил: — Советую все вспомнить хорошенько.
Дверь захлопнулась. Матеуш выждал, пока в коридоре не смолкли голоса и звуки шагов, и подошел к койке, на которой сидел Манусь.
— Как это произошло?
— Он ужасно хрипел, я постучал в дверь, чтобы попросить для него воды, тем временем он упал, и все было копчено.
— Ладно. Значит, я бил Кренжеля?
— Ты.
Одновременно с ответом раздался резкий удар, затем второй. Матеуш наотмашь бил Мануся по физиономии с обеих сторон.
— Я бил Кренжеля?
Манусь молчал. Теперь Матеуш стукнул его кулаком в грудь. Манусь вздохнул, широко раскрыл рот, ловя воздух, вытаращил глаза.
— Я бил Кренжеля?