А вообще человек не всегда точно знает, почему он поступает так, а не иначе.
Матеуш до сих пор никогда не задумывался над такими вещами и сейчас был несколько обескуражен. «Если я спас жизнь конвоиру, — думал он, — то я поступил правильно, но если Манусь не собирался стрелять в конвоира и вообще ни в кого, то мое вмешательство было верхом идиотизма и что хуже всего — истину знает только Манусь, только он может решить это дело».
— Он бы его продырявил, — сказал Феликс, когда они уже были в камере, — ты подоспел вовремя. Я и не заметил, что происходит.
— А если бы не ты, он бы меня продырявил.
— Черт побери! Никогда не знаешь, где нарвешься. Конвоир должен озолотить тебя.
— Я не ради этого рисковал собой. Может, и ты скажешь, что я выслуживался?
— Совсем неплохо бы было, если б нам теперь дали отпуск. Ты слышал, что конвоир говорил…
Феликс был прав, но Матеушу не хотелось в этом признаться.
— А тебя, Феликс, что толкнуло?
— Я за тобой. Гляжу, ты летишь, ну и я следом. А потом смотрю, дела твои плохи. Знаешь что, может, нам не только отпуск дадут, но и вовсе досрочно выпустят? Он говорил — бунт. И только мы двое…
— Ерунду болтаешь.
— Почему? Я не раз слышал и читал в газетах, что за такое до срока выпускали.
— Думаешь, мы заслужили?
— Ну а тюрьму разве заслужили?
Феликс опять был прав. Тысячи точно таких же преступников ходят на свободе, и в тюрьму их не сажают, тысячи браконьеров, тысячи шоферов или мотоциклистов, в пьяном виде сидевших за рулем, не только ходят на свободе, но и окружены почетом и уважением; если бы слепую случайность заменить какой-нибудь эффективной системой, фиксирующей все нарушения закона, вот тогда бы восторжествовала справедливость. Чистейшая нелепость.
— Ты неправ, Феликс.
— Нет, прав.
— Кто попался, тот и должен таскать парашу. Иначе никакого порядка не будет.
— А так — есть?
— Надо иметь немного везения. А уж если его нет, то ничего не попишешь. Больше я выпивши за руль не сяду.
— А я вот достану свой обрез из пруда, клянусь, достану.
— Ну, это одни разговоры. Кто обжегся на молоке, тот дует на холодную воду.
— Нет, не разговоры. Только теперь я буду вести себя умнее.
«Как именно?» — хотел было спросить Матеуш, но почему-то сдержался и тут же понял, что боится, как бы Феликс не разоткровенничался, он не хотел знать о его намерениях. Он понимал, что его дружба с Феликсом, возникшая здесь, в тюрьме, не настоящая дружба, не родство душ, а всего лишь временный союз, что Феликс, который спас ему жизнь в этой нелепой и случайной драке, живет с ним в одной камере и вместе с ним рисковал заработать «вахту» при ремонте часов, как только их выпустят, станет ему совершенно чужим и далеким, более того, враждебным, будет избегать встреч с ним, ну, и Матеуш тоже будет избегать встреч; и каждый из них, обнаружив следы другого, почувствовав, что тот, другой, где-то рядом, повернется и уйдет в противоположном направлении; а если они и встретятся случайно, то вспомнят часы, Мануся, но все это их будет мало занимать, это будет лишь предлог, чтобы не говорить о другом; а возможно, все будет совсем не так, Матеуш будет последователен, будет выслеживать Феликса, а когда накроет его, передаст в руки прокуратуры; Феликс решит, что это подлость, а разве не будет подлостью избегать Феликса, закрывать глаза на его браконьерство; нет, Феликс не достанет свой обрез, это не так просто, человек всегда больше болтает, чем делает…
— Что задумался, Матеуш?
— Да я уже вижу наши фотографии в «Курьере»: герои, подавившие бунт уголовников. Может, медали какие получим?
— Ты не смейся.
— Я и не смеюсь. Получишь медальку, Феликс, купишь ружье, пойдешь на охоту…
Феликс громко расхохотался, что-то сказал об обращении грешников и еще что-то хотел добавить, но в коридоре послышались шаги и затихли возле их камеры, лязгнул ключ в замке.