— Как дела, Матеуш? — спросила Здися своим особым голосом, напоминающим голоса телефонисток или дикторов радиовещания. — Что слышно в Демболенке? Волки тебя еще не съели?
— Меня не так-то легко съесть.
— Боже, какая здесь красота. Эта черешня в цвету!
— Вот именно. Как насчет волков? Я привез крупную дробь. И картечь.
— Ну, волков я тебе, пожалуй, не наколдую. Я не журналист.
— Не понимаю.
— Туланца убил кабан. А все остальное — выдумка журналистов.
— Вот как, — расстроился Борис. — Я чувствовал, что тут что-то не так. Значит, кабан. А почему? Его кто-нибудь ранил? Не наши ли охотники?
— Не знаю, я не святой дух. — Матеуш мельком взглянул на Здисю, и Борис догадался, что брат не хочет говорить при ней.
— Посмотри, милая, не побежали ли девочки к пруду. Там теперь глубоко.
— У вас уже секреты. И я тут лишняя. Прекрасно.
— С чего ты взяла? — смутился Матеуш. — Ничего подобного. Оставайся, если хочешь, ты никому не мешаешь.
Она демонстративно закурила и ушла. Братья остались одни под сенью густых елей, образующих естественную беседку. В середине стоял белый стол, сколоченный когда-то Борисом из березовых кругляшей; это было, в общем, красиво, но неудобно, и Матеуш сидел здесь, только когда приезжал брат. На кривой поверхности стола даже бутылка не хотела стоять прямо и напоминала, по словам Бориса, падающую башню в Пизе.
— Что же произошло с Туланцом?
— Что? Не знаю. Я при этом не был, не видел. Но у волка клыков нету, а у Туланца живот распорот клыками, и вокруг кабаньи следы.
— Кабан был ранен, должно быть.
— Конечно.
— Ты его подстрелил?
— Ну знаешь!..
Борис вздохнул с облегчением:
— А я подумал…
— Напрасно. Я вот думаю, что Туланцы, отец с сыном, собрались на запрещенную охоту. И подстрелили кабана. Но я там не был, не видел и поэтому молчу.
— Вот как. — Борис был явно огорчен. — А я тут размечтался о матером волке.
— Фантазер.
Вернулась расстроенная Здися. В ее больших серых глазах стояли слезы.
— Эва уже порвала брюки. Новые.
— Съезжу за Калиной, — сказал Матеуш.
— Не торопись, — возразила Здися, — мы совсем не голодны, пообедали дорогой, в Гродеце. Там столовая хуже стала, раньше у них кормили вкуснее. Правда, Борис?
— Я не заметил.
— Конечно. Тебе все равно что есть, лишь бы не сырое.
— Я собирался в Слотынь, — сказал Матеуш, — но ничего, поеду завтра с утра.
— Зачем?
— За краденым. Пропали жерди, и похоже, что это Гловацкий руку приложил.
— Лесник?
— Да.
— А почему ты не передашь дело в милицию?
— Увы, — вздохнул Матеуш, — кражи в пределах до пяти тысяч мы расследуем сами. Я знаю, где эти жерди, но нужно наложить на них арест и допросить людей.
— Преследуешь воров, — улыбнулся Борис.
— Приходится.
— А помнишь, как мы с тобой вывозили сухостой?
— В Галиции? — вмешалась Здися. — На выселении?
— Там было другое, — сказал Матеуш. — Другая обстановка.
— Подумать только, бывший лесной вор стал стражем закона, — смеялся Борис. — Здорово, а?
— Не говори ерунду, Борис. Я поехал за Калиной. Простите. Скоро вернусь.
Во дворе зашумел мотоцикл, на звук мгновенно прибежали Эва с Магдой и кинулись к Матеушу.
— Дядя, прокати нас, дядечка, милый!
Матеуш посадил Магду впереди на бак, старшая, Эва, пристроилась сзади на седле.
— Боже, как бы чего не случилось!
— Оставь, ничего не случится.
— Борис!
— Ну?
— Ты только не сердись…
— Ладно, ладно, знаю.
— Не пей, Борис. Не напивайся. Очень тебя прошу.
Здися хотела обнять мужа, но он отстранился, и она только погладила его руку, смуглую и волосатую, огрубевшую, словно рука лесоруба или каменщика. Борис сморщился, как от чего-то крайне неприятного, карие глаза затуманились и потемнели, лицо стало сразу резким, неприветливым.
— Я не хотела тебя обидеть.
— Будет дождь. — Он медленно поднялся, освобождая руку.