— Чего молчишь, ты ведь сам меня пригласил.
— Ты сегодня не работаешь? — спросил Борис, лишь бы что-нибудь сказать.
— Мне не для кого работать.
— Пожалуй, верно. Почему ты замуж не выходишь, Моника? — Она пожала плечами.
— А почему ты не министр?
— Потому что не хочу.
— Вот видишь.
— Быть может, у тебя нет всего, что нужно?
— Небось хочешь проверить?
Из второго кармана она вытащила еще бутылку.
— Сколько их у тебя?
— Хватит.
Она отказалась от стакана, вылила водку прямо в горло, по-своему. Потом вытянулась поперек тахты, упершись плечами и головой о стену, довольно соблазнительно выделялась ее высокая грудь, и Бориса бросило в жар, он смотрел на нее, и ему почему-то показалось, что вся ее массивная женственность какая-то поддельная, лишенная смысла, и не нужная ни ей самой, ни другим; водка придала Борису энергии, захотелось двигаться — так всегда бывает после пятой-шестой рюмки, это самое приятное состояние, вот только жаль, что не удается его сохранить, вместе со следующими рюмками наплывает хаос, Борис становится вспыльчивым, резким, потом наступает тоска, какой не бывает в трезвом состоянии; интересно, а у Моники тоже так, и выпивает она для того, чтобы вызвать эту бездонную тоску и жалость к себе самой и вспомнить все свои обиды? Женщины с волосатыми ногами, говорят, страстные, а она — как колода, может, она исключение, подтверждающее правило, а может, и не исключение вовсе.
Он прикоснулся к ее упругой груди, она не прореагировала, он попытался поцеловать ее, она отвернула лицо, но не оттолкнула его, он принялся гладить ее все сильнее и сильнее.
Она нехотя поднялась, не то чтобы рассердившись, а просто равнодушно.
— Отстань!
— Почему ты такая…
— Катись-ка ты к черту, боров. Чего пристаешь!
— Не будь грубой, Моника.
— Иди к своей крашеной бабе, при чем тут я? Очень ты мне нужен.
— Прости, Моника.
— Воображаешь о себе бог весть что, а ты просто глупый боров.
— Моника! Прекрати, пожалуйста!
— А меня ты спросил, хочу ли я?
— Вот я и говорю, прости.
— Утрись своими извинениями.
Послышался рокот мотора.
— Лель приехал.
— Слышу.
— У тебя ведь к нему дело.
— Успеется.
— Моника, правда, прости меня.
Она ничего не сказала, какое-то время лежала, прикрыв веки. На лице появился пятнистый румянец, несколько крупных пятен от фиолетового до кирпичного, ноздри у нее дрогнули и на щеку скатилась слеза, словно капля ртути из разбитого термометра.
— Моника!
— Ничего. Я, когда выпью, бывает, плачу. Но не всегда.
Она небрежно вытерла лицо, даже не посмотрев в зеркало, висящее на дверях, и вышла, шлепая босыми ногами по лестнице. Борис слышал стук в дверь конторы, скрип петель, приглушенные голоса. Он уже протрезвел, мысль работала предельно четко: конечно, он вел себя глупо, по-свински, но почему она смотрела на него как на чужого, он, пожалуй, даже сказал бы, как на человека, с которым нельзя быть искренним, с которым нельзя ни о чем договориться, откровенно побеседовать; это, видимо, потому, что он уже нездешний, чужой, так же как и там, в городе, среди людей, которые всегда позируют, играют, никогда не бывают собой.
Внизу кто-то громко засмеялся, Борис не разобрал, кто, Моника или Лель; что их так рассмешило? Конечно, перед Лелем Моника не прячется за броней неприступности, показной грубости, они смотрят друг на друга открытыми глазами и разговаривают, не смущаясь. Надо поглядеть, как это они делают.
— Простите, я не помешал?
— Да нет, что вы. — Лель был предельно вежлив.
— У вас так весело, а мне тоскливо одному наверху.
— Ну, я пошла, пан лесничий, — сказала Моника, — пожалуйста, пан лесничий, а то отец не даст мне покоя. До свидания.
— У меня к вам просьба, — начал Борис, когда Моника ушла. — Я думаю, что мы сможем договориться.
— Слушаю вас.
— Понимаете, я хотел бы поохотиться. С такой рукой много не настреляешь…
— Да, конечно.
— …но мне хотелось бы хотя бы пойти в лес с ружьем. Кабанов здесь много.
— Да, много.
— Может, вы мне дадите разрешение на отстрел одного кабана.
— Я? У вас же свой округ рядом.
— Туда все же далековато. Особенно сейчас, когда у меня нет машины. Собственно, машина есть, но я ее оставил в городе, с такой рукой не могу управлять.
— Гм! Да, конечно. Но мне необходимо поговорить с председателем, с товарищами из правления. Я ведь егерь. — Он так произнес слово «егерь», будто был по меньшей мере генералом. — У нас есть правление.