— Еще раз выстрелить? Как думаешь?
Он кивнул.
С нескольких шагов она выстрелила в ухо, зверь умолк, осел, будто сильно подтаявшая снежная баба.
— Ты спасла меня.
— Что ты городишь?
— Он шел на меня.
— Он убегал. Ты ловко промахнулся. Взял слишком высоко. Он убегал и прошел бы мимо тебя в нескольких шагах.
— Ты думаешь, я испугался?
— Я впервые убила кабана. — И она бросилась Борису на шею. — Поздравь меня!
— Я очень рад, Калинка. Поздравляю.
— Даже Матеуш не добывал такие клыки.
— А у меня есть лучше. Ты не видала моих трофеев?
— Ты еще эти не рассмотрел, а говоришь, что у тебя лучше.
Действительно, в его коллекции клыки были лучше, но вот эти, даже если б они были совсем жалкие, как же, в сущности, важны для него. Он не знал, завидует ли он Калине или только стыдится своего промаха и испуга, своей беспомощности.
— Никуда я не гожусь, Калина, — сказал он.
— Как художник или как охотник?
— Ну что ты смеешься? Почему?
— Боже, уж и порадоваться нельзя.
— Что будем с ним делать?
— Надо его выпотрошить.
— Этой рукой я не смогу.
— Ты же здесь не один.
Она взяла его охотничий нож, завернула рукава выше локтя.
— Помоги перевернуть его.
Из вспоротого брюха ударила жаркая вонь, Борис не выносил этого запаха и никогда не потрошил крупного зверя, не выпив предварительно четвертинки, делавшей его нечувствительным к запахам; сейчас его мутило, того и гляди начнет рвать, только этого ему не хватало для полного позора. Он старался глубоко дышать, хватая воздух ртом, и не смотреть на внутренности. Но не выдержал.
— Ну и неженкой ты стал, — заметила Калина, не то сочувствуя, не то удивляясь. — Отойди. Как-нибудь сама справлюсь.
От кишок поднимался пар, пахло хлевом. Борис закурил. Калина вытирала руки о траву, была довольна.
— Посторожи его, я сбегаю за тачкой.
Борис сидел на кабаньей туше, рядом лежала его трехстволка и штуцер Матеуша, Калина побежала без ружья, так легче идти. Здися ни за что бы не пошла ночью по лесу даже с автоматом. «Если вдруг появится Лель или Гловацкий, или еще кто-нибудь, я скажу, что стрелял за Желтым прудом, на самой границе и здесь прикончил его». И это будет двойная ложь: не за Желтым прудом на границе, а здесь, в чужом округе, без разрешения; и не он убил, а Калина, спасая ему жизнь. Если бы Калина догадалась прихватить пол-литра — в таком дурацком положении необходимо выпить. Человек впервые, наверное, напился не перед лицом опасности и не от чрезмерной радости, а тогда, когда оказался в нелепом положении, в которое он попал невольно, случайно. Наверное, Матеуш так же вот случайно спас конвоира, если он вообще его спас, потому что могло быть так, как с этим кабаном, который совсем и не набросился на него, а просто убегал в неверном направлении; возможно, тот опасный преступник из газеты тоже был неверно понят; лучше всего, если бы Калина с этой тележкой не пришла совсем, если бы никто никогда не пришел сюда, разве что Моника; холодно, уже за полночь.
Калина водки не прихватила. Луна скрылась за дырявыми облаками, тележка громко стучала, стук ее доносился, казалось, до Подгродеца, или еще дальше, до самого Гродеца. Из кабана, убитого тайком, Калина запечет окорока, и Борис будет лакомиться. Марек сходит за пивом, и Колодзей скажет: «Пивал я пиво прежде, может, вы съездите к Матеушу?» Вечером Борис закажет телефонный разговор с женой, но спустя какое-то время позвонит еще раз и отменит заказ, потому что у него нет времени ждать, сколько раз так было. Калина опять скажет, что не завидует его жене. Когда же это кончится, когда?
— Устала я.
— А я совсем не устал, Калина.
Они стояли, прислонившись к поленнице из березовых кругляшей, Калина откинула голову назад и опять она была прекрасна, чуждой далекой красотой, хотелось сказать — лунной, доступной только лунатикам.