— Почему? Ведь погода просто сказочная.
— Вот увидишь, — сказал Борис угрожающим тоном. — В погоде тоже надо уметь разбираться.
— Ты куда, Борис?
— В лес. Погуляю немного.
— Можно мне с тобой?
— Зачем?
— Чтобы быть с тобой.
— Не надо. Я ведь не пить иду. В лесу кабаков нету.
— Значит, я так и буду сидеть здесь одна?
— Наши сейчас вернутся.
Борис не успел выйти на дорогу к лесу, как подъехал Матеуш.
— Ты куда?
— Никуда. А вы как в цирке — вчетвером на одном мотоцикле.
— Вот видишь.
Калина, здороваясь с Борисом, не позволила поцеловать руку.
— Не надо, Борис. — Увидев Здисю, она смутилась и не сумела этого скрыть. — Ой, сегодня воскресенье, а я так одета.
— Ну и что же? — возразила Здися. — Все равно вид у вас отличный. И, как всегда, юный.
— Не смейтесь надо мной.
Калина была похожа на молодую цыганку, пряди черных волос, выбившись из-под платка, спадали на лоб и щеки. Она держалась чрезвычайно церемонно, изображая не то гостью, не то хозяйку.
— Не угодно ли пройти в дом?
— Не угодно, — рассмеялся Борис, снова повеселев. — Нам и здесь хорошо, на свежем воздухе.
— Тогда я вас пока оставлю. — Калина пошла, или вернее побежала, к крыльцу. Она была легкая, изящная и своими грациозными, плавными движениями напоминала балерину.
— Породистая девка, — сказала Здися, когда Матеуш пошел колоть дрова и они остались одни, — что-то в ней есть такое…
— Породистая, — согласился Борис.
— Ты писал ее портрет раз тридцать.
— Причем не с натуры, а по памяти.
— Ты ее помнишь нагую?
Он молчал, глядя куда-то в пространство; сейчас скажет, что будет дождь.
— Тебе обязательно все надо опошлить.
— Но, Борис, я не думала ничего дурного.
Он не слушал и не отвечал. Знал, что сейчас начнутся расспросы, вроде бы бесхитростные и безобидные, а в самом деле полные злорадства и, возможно, зависти. За ее сочувствием к Калине кроется осуждение, а в самой глубине всего этого — страстное любопытство: что же в действительности было у Бориса с Калиной? А в действительности, когда Борис жил в Демболенке и только собирался уехать в город, Калина была еще девчонкой, на которую он не обращал никакого внимания, не замечал, что нравится ей. Когда ему случалось с ней танцевать, Калина краснела, дрожала, как осина на рассвете, быть может, мечтала о какой-то близости, но Борис даже ни разу не поцеловал ее, считая ребенком. И лишь приехав на похороны матери, он провел с ней вечер. Но это был вечер не нежностей, а задушевных разговоров. Калина сказала тогда: «Ты мне очень нравился, Борис, но я понимаю, что ты не для меня, я тебе не пара!» И добавила, что Матеуш очень добр к ней, думает жениться.
Борис не знает, как случилось, что Калину потом выдали замуж за старика Колодзея, а Матеуш в двадцать лет женился на совершенно незнакомой Борису девушке, с которой совсем не «гулял». Он никогда не спрашивал ни у Матеуша, ни тем более у Калины, в чем дело, догадываясь, что между ними произошло что-то обидное и немаловажное, и не желая лезть, вмешиваться в чужую жизнь — ему было чуждо назойливое любопытство, скрываемое обычно под видом сочувствия и дружелюбия. Борис не был на свадьбе брата, и, прежде чем он собрался навестить молодоженов, Матеуш овдовел. Жена его умерла родами, а младенца взяли на воспитание супруги Колодзей. Говорят, Калина настаивала и старик, наконец, согласился, поскольку сам не мог наградить жену сыном. Но потом Калина все же родила сына, поразительно похожего на сироту, взятого у Матеуша. Люди говорили, что Калина на него заглядывалась, старик Колодзей говорил то же самое и не запрещал Калине ходить к Матеушу присматривать за хозяйством. Борис восхищался мудростью старика, который примирился с фактом, не скандалил, не жаловался на неверную жену. И что самое удивительное — это его отношение передалось окружающим, никто не судачил, не возмущался, как обычно в подобных случаях, ксендз, правда, пробовал вмешаться, но Колодзей посоветовал ему следить за костелом, а не за его детьми, и этим дело кончилось. Никто в Демболенке и окрестностях не осуждал связь Калины с Матеушем — одна только Здися всегда относилась к этому крайне неодобрительно. Она к тому же не сомневалась, хотя никогда не говорила об этом вслух, что и у Бориса было прежде что-то с Калиной — не зря он столько раз писал ее портрет, видно, крепко засела в его мозгу память о ней.
— Вот ты уже сердишься, Борис. Стоит только о ней заговорить, как ты сразу начинаешь сердиться.
— Будет дождь. К вечеру будет дождь.