— Ты спал? — спросил Кароль часового, покрасневшие глаза которого слезились при свете лампы. — Спал, что ли?
— Не спал, товарищ секретарь.
— Откуда стреляли?
— Стреляли?
— Спал, вот и не слышал.
— Замерз бы во сне. Тут не было слышно.
— Что нового?
— С Познанью нет связи.
Кароль подошел к телефону, покрутил ручку, услышал хриплый голос:
— С Познанью связь прервана, я уже говорил, когда будет — позвоню.
Кароль подошел к окну, подышал на заиндевевшее стекло, словно сквозь волчок в дверях камеры увидал Рыночную площадь под снегом, ограниченную краями неровного круга, протаявшего в инее, зеленый флаг напротив все еще ломился в окно адвоката, тишина. Потом подсел к столу, отодвинул чернильницу, в ней хрустнул лед.
— Можешь вздремнуть, я присмотрю, — сказал он часовому, который, предупредив разрешение, уже спал сидя, запрокинув голову и разинув рот. Кароль вынул папку с надписью «Винцентий Новак, «Модест». Ксаверия утверждала: Модест — такое благочестивое имя. Дура. Модест был так благочестив, что порядочный палач побрезговал бы им…
Ксаверия сказала:
— Снова стреляют. Не случилось бы чего с паном Каролем.
— Скоро два года, как война кончилась, а все еще стреляют, — сказала мать, глядя так, словно у нее перед глазами была не стена, а пустое, безграничное пространство, — стреляют и стреляют.
— Вас ничто не тревожит, — сказала Ксаверия, пододвигаясь еще ближе к Петеру, — ничего не боитесь.
— Чего бояться? — хмыкнул Петер. — Стрельбы?
— Мама думает, — тихо произнесла Магда, — раз еще стреляют, то, может, вернется Бартек.
— Вернется? Возможно, ты права. Этот Модест…
— Модест лгун и шарлатан, он хотел нас запугать. Шантажист.
— Вернется, — хмыкнул Петер, — как же! Если второй раз родится. Но пани Новак уже не способна рожать.
— Помолчи, пьянчуга, — сказала мать без гнева, — ему вовсе незачем второй раз рождаться.
— Вернется, — не унимался Петер, — вздор! Когда его шарахнуло, я понял, что это в последний раз. Покатился он в эту расщелину, в пропасть бездонную покатился, а на траве, вернее на вереске, цветущем вереске, остались только клочки легких.
— Перестаньте, — попросила Магда, — я не могу этого слышать.
Но мать словно бы вовсе ничего не слыхала:
— Может, он очнулся в той пропасти? Может, там очнулся?
Тут Петер призадумался, словно усомнившись, но ненадолго, и хлопнул рукавом о колено.
— Все равно бандиты бы кожу с него содрали. Они всегда добивают раненых. А с тех, кто поважнее, с офицеров, сдирают кожу и разрубают на куски.
— Ты это видел, Петер?
— Видал. И не однажды.
— Но не его.
— Перестаньте, — попросила Магда, — я не могу этого слушать.
— Я ничего не понимаю, — надулась Ксаверия. — Модест такое благочестивое имя, а пани Магда говорит — шантаж. Какой шантаж? Из-за чего шантаж? Ничего не понимаю.