— Жаль, что я отдал машину старосте, а то подвез бы вас, мама.
— Я люблю ходить пешком.
Магда не ждала Кароля в эту пору, обрадовалась, подставила бледную щеку для поцелуя.
— Наверно, голоден, а что с Чеславом?
— Пустяки, ничего особенного, а это что за зверь?
Под столом стоял взъерошенный и сердитый, а может, только испуганный кот, пятнистый, с забавным треугольником на носу.
— Пани Ксаверия его притащила, говорит, что звать Филиппом, на это имя отзывается, на другие — нет.
— Филиппом людей нарекают, а не кошек, — сказала мать.
— Только кошек тут недоставало, — вспылил Кароль.
— Пусть живет, раз уж принесла, — мягко возразила Магда, — кот всегда в доме пригодится.
Но Каролю было не до кошек, он прошел во вторую, маленькую комнату с завешенным окном, спальню матери, вытянулся, не раздеваясь, на старой кушетке и, прежде чем жена успела приготовить соус и картофельные клецки, уснул непробудным сном и не слышал дребезжанья телефона, а Магда лгала в трубку, что его нет дома. Спал он, по всей вероятности, очень долго, ибо, когда проснулся, было уже совсем темно, на живот давила какая-то тяжесть, он с минуту не двигался, не понимая, в чем дело, потом нащупал рукой что-то пушистое, это был Филипп, свернувшийся клубком, теплый и округлый.
— Стережешь меня, — умилился Кароль и поежился от холода, — тебе тепло, котище, в твоей шубке. — С котом на руках он вышел в другую комнату.
— Не звонили мне, Магда? Как дела, Петер?
— Не звонили, — солгала Магда, но потом спохватилась: «Завтра узнает, будет недоволен». — Был звонок, — она потупилась, — да пожалела тебя, даже обедать не разбудила, сказала, что нет дома. Плохо я сделала?
— Из комитета звонили?
— От старосты.
— Что им понадобилось? — пробормотал Кароль. — Ну и отоспался же я — за все времена.
— Без тебя управятся. Теперь поешь.
Заглянула Ксаверия.
— Приятного аппетита, — сказала она, — извините, вероятно, помешала. Я только к пану Петеру.
— Гражданин Петр Волошин, старший сержант, к вашим услугам, — выпятил грудь Петер.
— Для Петера у меня есть задание, — произнес Кароль с ноткой раздражения, и Ксаверия ретировалась, рассыпаясь в извинениях и ласково маня кота:
— Кис, кис, Филиппчик.
— Ты мог бы держаться с ней повежливее, — мягко сказала мать. — Она хорошая. И такая одинокая.
— Какое задание, начальник? — Петер был обрадован.
— Пропусти стаканчик и иди спать. Сегодня можешь не стеречь, я остаюсь дома.
— Ладно, могу уйти, — поморщился Петер. — Могу уйти.
— Ты какой-то сердитый, случилось что-нибудь? — заботливо осведомилась Магда.
Он не ответил, смотрел в окно — за садами, словно скорчившись от мороза, вздымалась арка моста на Варте; он любил смотреть на этот мост, особенно в сумерках или ночью, тогда мост отчетливее выделялся вереницей фонарей, напоминающих крупные жемчужины, это было давно, до войны; теперь на мосту было темно, только резкая, черная полоса виднелась на воде, скованной матовым льдом у берегов и поблескивавшей на середине реки.
— Все высматриваешь, рвешься куда-то. Разок без тебя обойдутся, сам говорил: «Незаменимых нет».
— Что верно, то верно, — поддакнула мать.
— Конечно, обойдутся. Мне надо отдохнуть. К завтрашнему дню.
— А что у тебя завтра, сынок?
— Ничего особенного, как обычно. Но мне надо отдохнуть.
— Ложись спать, от сна больше всего сил прибывает.
— Не хочется мне спать, мама.
— Видно, я вам мешаю.
— Нет, мама, что вы.
Она немного медлила, поглядывала то на Кароля, то на Магду, не умея скрыть, что рада видеть их вместе.
— Спокойной ночи, дети.
Не скрипели пружины старой кушетки, мать разделась и легла очень тихо, а может, совсем не ложилась, может бодрствовала, все еще оставаясь с ними, только отделенная стеной и дверью; это как-то обескураживало Кароля, он ходил на цыпочках, говорил полушепотом, затем присел рядом с Магдой, которая тщетно боролась с сонливостью. Губы у нее были запекшиеся, шершавые, грудь горячая.
— У тебя температура?
— Ничего у меня нет, Кароль, просто в таком положении с женщинами всякое творится.
— Но ведь температура — это не нормально.