— Граждане, не бойтесь, не устраивайте панику!
Но никто его не слушал, поблизости мелькнуло потное лицо Смоляка, Кароль крикнул ему:
— Балкон, блокируйте балкон!
Но Смоляк утверждал, что стреляли из партера, хотел перекрыть все выходы, выпускать по одному человеку. «В городе никого нет, — говорил он, — это хищник-одиночка», но Кароль не уступал: «Нет, говорят тебе, только балкон, сейчас убедишься», — и Смоляк согласился, двери зала открыли. Участники митинга повалили на заснеженную площадь, разбегались во все стороны, некоторые, главным образом молодежь, любопытства ради не уходили, собирались кучками; на балконе суматоха, крики, топот, теперь этот небольшой деревянный балкон действительно того и гляди рухнет; прежде чем успели проверить документы у первой пятерки, с балкона через барьер ловко перемахнул худощавый мужчина.; Кароль, не раздумывая, бросился к нему, но беглец, удачно приземлившийся возле груды стульев, был уже в дверях; Кароль запомнил его одежду: синяя куртка в обтяжку, коричневые широкие штаны; сбежав по ступеням, напоминающим приставную лестницу, и не слыша яростных криков Смоляка, который не сразу смекнул, в чем дело, беглец смешался с кучкой зевак, которые при виде Кароля с пистолетом в руке торопливо расступались, давая ему дорогу, но убегавшего никто не останавливал, никто не внимал призывам Кароля: «Граждане, это бандит, держите его!»; беглец с невероятной быстротой мчался по площади, словно был спринтером и стремился установить олимпийский рекорд, еще секунда — и исчезнет за углом. Кароль остановился, крикнул:
— Стой! Стой! Стрелять буду.
И выстрелил, прищурившись и закусив губы, беглец споткнулся, упал. Кароль был уже возле него, за спиной послышался топот, это люди Смоляка, он сделал им знак: «Стоп, спокойно»; беглец попробовал встать, но смог лишь перевернуться навзничь и впился глазами в Кароля, он не был так стар, как показалось ночью, походил не на ротмистра, а скорее на монаха, у него было высохшее, аскетическое лицо и огромный кадык, который ритмично подрагивал; Кароль сплюнул в снег, он пытался отыскать в себе тот вчерашний гнев, когда не мог добраться до этого лица, тогда грозного и ненавистного, а теперь почти гротескной маски, кое-как прицепленной к дергающемуся кадыку, — стиснуть бы этот кадык и душить, душить, пока глаза не вылезут из орбит, пока не наложит в штаны, гад в твердых голенищах, но сегодня он не в сапогах, успел переобуться.
— Кто же ошибся? — сказал Кароль, наклоняясь над лежащим. — Кто ошибся, не потребовалось долго выяснять. Теперь потолкуем, обстоятельно потолкуем, верно?
— Черта с два, — сказал Смоляк, — не потолкуете, он уже дух испустил, здорово ты ему влепил. Кто он такой?
У Кароля потемнело в глазах, он сплевывал на снег, который начинал розоветь от крови убитого. Розовое пятнышко на снегу — и каюк, всему конец, этот мерзавец все-таки ухитрился сбежать, ускользнул, он уже ничего не скажет, не набрешет гнусных небылиц о Бартеке, ничего не выяснится, все останется так, как было.