— Встань, дурень, — резко выкрикнул Кароль, и арестованный поднялся, продолжая всхлипывать.
— Как фамилия?
— Такая же, как и у тебя.
— Твоя фамилия… сейчас тебе скажу… Сфа… Сфа… да, Сворновский.
Мистификатор не смог скрыть своей обескураженности, Кароль хлопнул в ладоши.
— Ему надо спустить штаны, — сказал он.
— Это немцы заглядывали в штаны евреям, — запротестовал арестованный, — разве я в гестапо?
— Заткнись, дурень, заткнись, Сворновский; говорю тебе, ему надо спустить штаны, у него татуировка на ягодице, мышь, убегающая в дыру, в задний проход.
Солдат с трудом удерживался от смеха, вопросительно поглядывая на Смоляка, арестованный тараторил:
— Ох, как вы интересуетесь моей задницей, ох, как интересуетесь!
Смоляк кивнул вопросительно глядящему солдату, тот повернул мазурика лицом к стене, рванул неподпоясанные штаны, и тут Смоляк разразился таким хохотом, что у него даже дух захватило:
— Что за выдумка рисовать мышь на заднице! Увести!
Лжебрат секретаря повятового комитета исчез за дверью, Каролю очень хотелось плюнуть ему вслед, раздражал его и совершенно неуместный хохот Смоляка, он бросил шапку на подоконник, лоб покрылся испариной.
— Вот тебе и очная ставка.
Смоляк попытался закурить сигарету, но спички гасли, ибо он продолжал смеяться, отдуваясь и охая.
— Мне вовсе не до смеха.
— Почему?
— Потому что мне это не нравится. Понадобилась мышь на заднице этого болвана, чтобы вы поверили, ты и твое начальство в Познани, что у меня нет брата в банде.
— Не я выдумал очные ставки.
— Не мог опросить людей. Есть люди, которые знали Бартека.
— Какой умник. Я должен был за твоей спиной выспрашивать, является ли один из бандюг братом секретаря повятового комитета партии.
Кароль не нашелся что сказать.
— А ты откуда его знаешь?
— Откуда? Я его впервые вижу.
— Настоящий Шерлок Холмс.
— Есть у меня дома такая фотография: несколько харцеров[9], среди них Бартек, а рядом этот Сворновский, где-то в гимназическом лагере. Бартек мне рассказывал об этой мыши, и я запомнил физиономию Сворновского, как не запомнить типа с мышью на заднице.
— Да-да, — буркнул Смоляк, который уже крутил ручку телефона, вызывая Познань. Потом докладывал о Ступольне; конечно, он постарается опознать террориста, но на это мало надежды, тот Новак, не Новак, а Сворновский, Кароль Новак здесь, можно с ним поговорить…
Поздравления. Кароль кое-как проглотил их. Повезло вам в этой Ступольне. Хорошенькое везение — сорванный митинг. Впрочем, и подполье скомпрометировано. Оказывается, Новак — отличный стрелок. Не надо напоминать ему, что он застрелил человека с близкого расстояния, шагов тридцать, возможно, в этой похвале заключалась какая-то ирония, упрек, стрелять скорее входит в обязанности других. Какие настроения? Настроения хорошие. Люди в основном по горло сыты беспорядками, хотят спокойствия. Это следует использовать, спокойствие и порядок явятся поддержкой народной власти. Люди все лучше понимают это.
Кароль отказался от машины, пошел домой пешком, повернул к больнице. Все это произошло так быстро. Не смог покарать бандюгу в собственном доме, покарал немного позже, в Ступольне. Когда стрелял, вспомнил военного прокурора, который выручил взбунтовавшийся взвод, отряженный для приведения приговора. Так надо, иначе нельзя. Но лучше, чтобы этого неизвестного шлепнул кто-нибудь другой. Чужой. Или, например, Чеслав. Чеслав уже спит, окна светятся только в родильном отделении. В июне придет сюда Магда, чтобы родить сына. Сына секретаря повятового комитета, который метко стреляет. Кусты жасмина за железной оградой больницы теперь белы от снега, для Магды они будут белы от цветов. И будут одуряюще пахнуть, как в танго. Танго для Магды, жасминное танго. Мы не плясали с самой свадьбы. В Ступольне тоже была свистопляска. Только неизвестно, как ее назвать. Люди жаждут спокойствия. Чтобы рожать и танцевать. Сами не заметят, как построят социализм. Для Смоляка социализм — это сооружение из пустотелого кирпича и черепицы. Хорошо обладать такой упрощенной фантазией. На окне у адвоката зеленый флаг, фальсифицированный символ. Человек не обходится без символов. Иногда, умирая, он сам становится символом. Как Бартек, в масштабах Кольска. Как Варынский[10], в масштабах всей революции. Революцию не делают в белых перчатках. Ленин. Социализм — это советская власть плюс электрификация всей страны. Весь народ голосует за «3». «За тройку», — как говорит Чеслав. Голосует за социализм. В двухстах шагах от жалкой рыночной площади. Зимой — сугробы, весной и осенью — лужи, летом — пыль. «Пан секретарь, станет ли Кольск при социализме настоящим городом? Я не из черных реакционеров, я просто спрашиваю». Смех. Гомерический хохот. Смеется тот, кто смеется последним.
10
Людвик Варынский (1856—1889) — создатель первой революционной партии польского рабочего класса «1-го Пролетариата» (1882).