Какими увидел мать и сестру Бальзамо Гёте, посетивший родственников знаменитого человека в 1787 году? Вот как он описывает свою с ними встречу:
«Мы поднялись по убогой лестнице и сразу очутились в кухне. Средних лет женщина, крепкая и широкая, но не толстая, занималась мытьем кухонной посуды. Она была опрятно одета и при нашем появлении завернула один конец передника, чтобы спрятать от нас его грязную сторону». Женщина провела гостей в комнату, которая оказалась столь велика, «что у нас считалась бы залом; но, по-видимому, она составляла едва ли не все жилище этой семьи. Единственное окно освещало большие стены, утратившие свой первоначальный цвет и увешанные почерневшими изображениями святых в золотых рамах. Две большие кровати без полога стояли у одной стены, коричневый шкапик, имевший форму письменного стола, — у другой. Тут же стояли старые, с камышовым плетением стулья, спинки которых были когда-то покрыты позолотой, а кирпичные плиты пола были во многих местах глубоко вытоптаны. Впрочем, все было опрятно. […] Пока мой проводник объяснял старой глухой Бальзамо, сидевшей в углу, причину нашего посещения, я успел рассмотреть комнату и других членов семьи. У окна стояла девушка лет шестнадцати, высокого роста, с чертами лица, стертыми оспой; рядом с ней находился молодой человек, чья неприятная, обезображенная оспой физиономия также бросилась мне в глаза. В кресле у окна сидела, вернее — лежала, болезненная, совершенно бесформенная фигура, казалось, погруженная в своего рода спячку.
Я с удовольствием рассматривал старуху. Она была среднего роста, но хорошо сложена; ее правильные черты, не обезображенные старостью, выражали душевный покой, которым обычно наслаждаются люди, лишившиеся слуха; тон ее голоса был мягок и приятен. […] Между тем вошла ее дочь […]. На ней был чистый передник, и волосы были аккуратно убраны под сетку. Чем больше я на нее смотрел, сравнивая ее с матерью, тем разительнее казалось мне различие двух обликов. Жизнерадостная, здоровая чувственность сказывалась в наружности дочери; она казалась женщиной лет сорока. В умном взгляде ее живых голубых глаз не было ни тени подозрительности. В сидячем положении она казалась выше, чем стоя; поза ее изобличала решительность, она сидела, наклонившись вперед всем телом и положив руки на колени. Впрочем, черты ее лица, скорее тупые, чем острые, напоминали мне облик ее брата, знакомый нам по гравюрам.