У гравийной дорожки Аксель остановился, чтобы посмотреть, где его товарищ. Вероятно, тот вытоптал себе яму в снегу и укрылся своей белоснежной накидкой с пуговицами так, что торчал только ствол «Консберг Маузера M/67». Аксель не увидел его. Но это вовсе не означало, что его здесь нет.
Так вот почему у него было такое странное чувство? Неприятное ощущение, что кто-то смотрит на него. Оно сидело в нем с того момента, как он напал на след хромого оленя около покрытого льдом болота у мыса.
Он посмотрел в сторону пролива Рамсунне. Здесь прыгали в воду голыми морские егеря, пробегали перед тем босиком по грохочущему стальному трапу, возвращаясь с утренней тренировки. И летом, и зимой. Им было чертовски холодно, но лежать в акваланге в тесном торпедном аппарате на подводной лодке было еще холоднее.
На другой стороне пролива находился остров Тьельдея. И именно туда, на верхнюю часть склона горы, где проходила областная дорога, был устремлен взгляд Акселя. Он заметил какой-то проблеск. Словно сверкнул бинокль. Но ничего больше он не разглядел.
Он снова нашел след у замерзшего русла ручья. Задняя нога оставила нечеткое углубление. Видимо, самка северного оленя решила не перегружать копыто. Она шла по направлению к горному склону перед ним.
Со стороны гор задул сильный ветер. Началась метель, и Аксель нагнулся, чтобы расслабить ремни на снегоступах. Распрямившись, он увидел ее. Самка стояла, наверное, в метрах семидесяти от него, на узком плато, чуть выше по уровню.
Медленно, не отводя взгляда от оленя, он плечом заставил ремень винтовки соскользнуть. Рассмотрел животное через прицел. Морозный пар выдавал частое дыхание Акселя. Он восстановил его до нужного темпа. Но отсюда стрелять он не мог, самка стояла неудобно, он мог лишь любоваться ей. Крупная, почти как самец, что говорило о том, что в этом году она не телилась. Белая как снег. Аксель, хорошо зная эту местность – это было тренировочное поле морских егерей, – решил сдвинуться еще немного в сторону, чтобы потом пойти вдоль ручья над расщелиной. В ущелье он особо ничего не увидит и не услышит; слишком там тесно и глубоко, но оно приведет его к горке, оттуда он будет видеть животное сверху.
Перед тем, как подняться на горку, он снял ветряные варежки и вставил указательный палец в шерстяную. Вытер пот шапкой и прополз последние метры. И вот он на месте. Рука скользнула на курок. Он посмотрел в прицел. Прицелился. Но…
Там внизу, на плато, в тридцати метрах от него, лежала бездыханная самка. В момент смерти она, должно быть, бросилась вперед, потому что узкая полоса крови на снегу очертила идеальный полукруг вокруг упавшего на колени тела. И эта темно-красная черта смерти заканчивалась дырой в груди размером с грецкий орех. Кровопотеря была небольшая. Пуля попала прямо в сердце, так что мышца моментально перестала биться.
Он взял рацию.
– Эгон? Какого черта ты там творишь?
– В смысле?
– Самка? Где ты вообще? Ты знал, что я тоже тут, когда стрелял?
– Стрелял?
Глава 26
– Получай вот это.
Слова уборщицы эхом отдавались у него в голове.
Голос. Кто-то говорил с ним, пока он, сидя под вешалкой, отчаянно страдал от боли в пальцах, ногти на которых сам себе вырвал… Твою мать. Ногти.
Сонная пелена спала. Фредрик подтянул колени к груди, разлепил глаза и посмотрел на кончики своих пальцев. Целы. Неповрежденные, обычные обгрызенные ногти. Ему все приснилось. Приснилось ли? Скорее, это галлюцинации. Что он такое принял? И куда подевалась тетка, одурманившая его?
Едкий запах чистящих средств стоял в носу, в глотке и выделялся через кожу. Моча пахла химикалиями, пах и ляжки были липкие и холодные, а паркет скользкий.
Фредрик поставил локти на пол и перекатился на бок. Его дыхание было хриплым. Хотелось пить. Так сильно хотелось пить.
Фредрик встал на четвереньки. В глазах вспыхивали звездочки, взрывались и исчезали. Он наполнил легкие, уперся головой в паркет и резко выдохнул. Ощущения были непохожи на головную боль, скорее на нескончаемую череду уколов куда-то за лобную кость. Он подождал, пока ритм сердца успокоится. И тогда наконец решился поднять голову. Он стоял на четвереньках, как только что проснувшаяся собака.
В комнате тоже воняло. Аммиаком, лимонной кислотой и еще какой-то химической субстанцией, которую он не мог определить. Постельное белье кто-то убрал. Книги и журналы тоже. Фредрик подполз к письменному столу. Опираясь о него трясущимися руками, поднялся.
Фотографии. Их не было. Снимки девочки и лысого пожилого мужчины. С узкими глазками, смотрящими исподлобья. У Фредрика до сих пор перед глазами стояло его лицо. Это тот мужчина, которого описывала вдова из квартиры сверху? Откуда взялось это мерзкое ощущение, неужели только от мысли об этой фотографии?