Пшемыслав вытащил меч, взмахнул им во все четыре стороны и обратно вложил в золотые ножны.
Тогда он стал на колени, а Свинка надел ему на голову тяжелую, твердую корону Храброго. Но она лежала на его голове, словно по заказу сделанная.
В левой руке Пшемыслав имел державу, в правой — скипетр.
Затем, после причастия, короля посадили на трон и приступили к коронованию Рыксы, а когда королева села рядом с мужем, грянул гимн, подхваченный всеми голосами, могучий, благодарственный.
Еще дрожали в воздухе последние слова гимна, когда архиепископ воскликнул:
— Да здравствует король! Да здравствует королева!
Крик повторили присутствующие, развернули знамена, ударили в колокола, заиграли трубы.
Архиепископ и епископы отвели королевскую пару в замок через шпалеры густо стоящего народа, желавшего хотя бы взглянуть на своего коронованного владыку.
Среди этой толпы раздавались, однако, разные голоса. Одни видели лишь блеск и ожидали счастья и могущества, другие беспокоились, видя в этом как бы вызов и опасный опыт.
По углам слышался недоброжелательный и угрожающий шепот.
Многие долго не верили, что архиепископ решится на это, что он бросит вызов всем удельным князьям, приглашая их покориться и повиноваться. Теперь их недоверие сменилось гневом и угрозами, когда не осталось больше места сомнениям: король провозглашен!
Среди князей не было ни одного, который не чувствовал бы себя обиженным и в опасности.
Среди толпы, собравшейся на коронацию, скрывались их шпионы. Они слушали, как архиепископ, стоя у алтаря, говорил королю, что ему предстоит объединять королевство, вернуть утраченные земли.
Эти слова распространились повсюду, эхо их зазвучало в столицах всех княжеств, встревожило всех. Теперь князья должны были стать вассалами и слугами одного пана!
Но эти скрытые мысли тонули сегодня в победном хоре. Каждый из землевладельцев Пшемыслава чувствовал, что и на него сошла частичка королевской власти. Каждый стал более гордым и сильным.
Когда в замке начался пир, а массы публики расселись у расставленных столов, собираясь по уездам и соседству, некоторые более могущественные роды также собирались вместе, чтобы вспомнить свое старое единство. Но остатки Зарембов в Налэнчей блуждали, не находя себе приюта.
Старые друзья ушли от них, родственники держались в стороне; одни делали вид, что их не узнают, другие боялись подойти. Главные деятели измены, конечно, побоялись появиться открыто, но поручили нескольким лицам посмотреть и послушать.
Старик Зебро Налэнч и Нехлюй Заремба, хотя никогда ни в какие переговоры с Михном и Павликом не вступали, но в душе заступались за свои роды и поэтому им в особенности пришлось страдать, видя, как с ними обращаются.
Их попытки сесть к столу и завязать разговор встречали молчаливый отпор. Нехлюя не видели и не узнавали.
Блуждая среди столов, они встретились и остановились рядом.
— Ну что? — заворчал Зебро. — Здесь для нас ни скамьи, ни хлеба!
— Напрасно мы сюда явились, — ответил Нехлюй. — Я хотел показать, что я верен своему господину, но моя верность, очевидно, здесь не ко двору.
— Да и мой поклон тоже, — добавил Зебро. — Когда я хотел поклониться в ноги новому королю, он отвернулся от меня; хорошо еще, что не толкнул ногой.
Разговаривая, они отошли в сторону.
— У меня на возу найдется мясо, хлеб, водка. Что нам лезть туда, где нас гонят.
— А я думаю, что не лучше ли собраться домой, — предложил Нехлюй. — Хорошего тут ничего не дождемся, разве только худого.
Однако оба стояли и смотрели. Никому не могло быть приятно чувствовать себя оторванным от массы, а старым, привыкшим к почету людям, тем хуже. У них ныло сердце.
— Я не виноват ни в чем. До настоящего дня я был ему верным слугою, — говорил Зебро, — но у нас одинаковая фамилия с виновными!
— Я тоже, — поддержал Нехлюй, — сегодня еще ему поклонился, но завтра, если желчь набежит… не ручаюсь.
— Если уж меня наказывают, так пусть знаю, за что, — бросил Зебро. — По крайней мере отомщу: моего племянника казнили.
— И моего двоюродного брата тоже, — добавил Нехлюй. Так порешив, тронулись с места, когда к ним подошел ксендз
Теодорик и поздоровался. Встретили его очень сдержанно.
— Что же вы не садитесь с другими? — спросил он. Ответа не было, оба опустили глаза и молчали.
— Если совесть чиста, что значит род? — говорил ксендз. — Сегодня для всех радостный день, пойдемте, место найдется.
Приглашенные пошли за ним, но медленно и неохотно. Но лишь только ксендз Теодорик подходил к какому-нибудь столу, как сидящие усаживались поплотнее, и места не оказывалось.
Тогда их проводник направился к духовенству, чтобы посадить их среди своих. Но тут оба почувствовали, что они будут слишком на виду, и что на них будут указывать пальцами; поэтому поблагодарили своего заступника, свернули в сторону и направились к своим возам.
Здесь они переоделись, надели доспехи и, обсудив положение дел, въехали в лес вместе со своими отрядами.
— Когда нас не хотят чужие, поедем к своим! — с сильным гневом вскрикнул Зебро.
Уже поздно ночью прибыли к тому месту глухого леса, где скрывался Михно.
Здесь у него была хижина, почти вся спрятанная в земле, защищенная срубленными деревьями, обросшими травами, терниями и молодыми кустами. Рядом были устроены стойла для лошадей.
Сюда часто приезжали в большом числе Зарембы и Налэнчи. Здесь происходили их совещания, а так как в хижине было мало места, то располагались обыкновенно на соседнем лугу.
Гости сначала крикнули трижды по-совиному, давая сигнал. Сейчас же из хижины вылез человек и пошел к воротам.
Это был немой слуга Зарембы, очень к нему привязанный, развитой и хитрый. Еще в детстве кто-то из мести вырезал ему язык, так что он мог лишь издавать непонятные звуки.
В то же время в стенке открылась ставня, и выглянул Михно. Узнав гостей, поспешил навстречу.
Немой отвел лошадей в стойла, а они втроем направились в хижину.
— Вы что же? Сбились с дороги? — приветствовал их Заремба. — Сегодня я никого не ждал, разве только завтра; все любопытные поторопились посмотреть нового короля.
— Мы тоже едем оттуда, — сдержанно ответил Зебро.
Вошли в избу, низкую, но просторную. Заремба устроился здесь, как мог; пол прикрыл войлоком и звериными шкурами, на стенах поразвешивал оружие и доспехи; нашлись даже и гусли.
Сбоку горел огонь, на котором девушка с длинными косами что-то стряпала, но при входе гостей убежала.
Зебро и Нехлюй слыхали об этой хижине, но никогда здесь не бывали и поэтому с любопытством осматривались вокруг. Михно заметил это.
— Кажется вам странным, что старый дворянин, который мог уже получить у короля должность подчашего или подкомория, должен, как барсук, скрываться в яме? Такова участь верных слуг, которые говорят господам правду.
Нехлюй загадочно качнул головой.
— Не говорите мне, что я получил свое, — добавил Михно с жаром, никогда его не оставляющим. — Я страдаю за то, что вступился за несчастную мученицу, и не мог терпеть зла…
— Ну вот, однако, — промолвил Зебро, усевшись на завалинку, — люди поговаривают, что вы слишком любили эту госпожу… а она вас!
Зарембу взорвало.
— Брешут, как собаки! — воскликнул он. — Я уважал ее, как госпожу, жалел несчастную. Лгут, это была святая женщина!
Разговор на эту тему прекратился, и Михно успокоился.
— Ну-с? — начал он. — Вы из Гнезна? Что же? Дали ему надеть корону? Ничего не случилось?
— А что же могло случиться? — спросил Нехлюй.
Заремба захохотал.
— Могло, могло… — ответил он иронически. — Ну! Раз, другой, третий не повезло, а когда-нибудь повезет! Пусть радуется; недолго это продолжится!