Барвин рассердился.
— Ах ты, ворон проклятый! Даже на свадьбе каркаешь! — закричал. — Закрой рот сейчас же!
Клюска обеими руками схватился за лицо, согласно приказанию, но зато устремил такой взгляд на старика, что князь вынужден был отвести глаза.
Шут, спустя минуту, опять забормотал:
— Не надо было ее сватать так рано! Не надо! Пусть бутон распустился бы, мы бы им натешились.
Барвин потер лоб рукой, но молчал, не желая даже отвечать шуту, ставшему проповедником.
— Красивый барин! Молодой, гордый! Каплет с него золото, видно, что земель у него будет много, да вот как насчет удачи? Погробовец ведь, а погробовцам всяко бывает.
Князь ударил его ногой, Клюска умолк. После тихо начал напевать песенку.
Пожалев князя, которого огорчил, и вспомнив старый напев, всегда доводивший до слез Барвина, — а тогда старику становилось легче на душе, Клюска стал петь.
Барвин, вслушавшись, взглянул приветливее на шута, морщины стали исчезать. Клюска мурлыкал дрожащим голосом, в котором слышались слезы.
Но они вдвоем понимали и этот еле слышный напев, и недоговоренные слова, и слезы капали у обоих.
Долго, долго еще звучала песня, иногда прерываемая криками извне, пока наконец и князь, и шут не заснули, один на подушке, другой у его ног, на земле.
И так проспали девичник, а проснувшись утром, увидели, что в замке после ночного пиршества все еще объято сном.
IV
Был жаркий июльский день. Небо ясное, летнее, слегка затянутое мглою. Солнце, уже склоняясь к закату, двигалось кроваво-красным потускневшим шаром, собираясь утонуть в туманной постели.
Поглядывая на него, люди испугались: по их мнению, это красное солнце предвещало Божий гнев.
Солнце сердилось на землю.
Старушки, поддерживая подбородки иссохшими руками, качали седыми головами, знали они, что такое солнце предвещает убийство, кровь, пожар, войну.
Но почему же оно показалось именно седьмого июля, когда в Познани все ожидали молодую княгиню, которую князь Пшемко вез из Щецина? Даже духовенство видело в этом предзнаменовании Божий палец, и многие стояли угрюмо, шепча молитвы.
Старая Крывиха вместе с бабой Войтковой стояла у своего домишка и хотя из боязни, что их подслушают, молчала, но обе бабы поглядывали то на солнце, то друг на друга, а головы их знаменательно покачивались.
Несмотря на вечернее время жара не уменьшалась, напротив, как будто труднее стало дышать; к тому же весь город высыпал на улицы, узкие и кривые, на валы, рынки; люди стояли над рекой и на дороге в Щецин; каждому хотелось увидеть молодую госпожу.
На верхушке церковной башни в замке стоял стражник еще с полудня: он должен был сигнализировать флагом, лишь только увидит свадебный поезд. Тотчас должны были трезвонить колокола.
На валу сидел князь Болеслав Калишский, ожидая, когда можно будет выехать с дружиной навстречу. Князю было жарко, он поминутно вытирал пот, но радовался, что устроил этот брак.
У костела стояло духовенство в церковных одеяниях со стариком епископом Николаем во главе, клерики, каноники и монахи из соседних с Познанью монастырей. Рядом держали наготове хоругви, балдахины для епископа, кадила, которые мальчики постоянно раздували, чтобы не потухли, сосуд с освященной водой и вообще все, что нужно было для торжественного приема.
Рядом с князем стояло несколько каштелянов и множество землевладельцев в ярких праздничных платьях. Издали казалось, будто там поля, покрытые маком и прочими детьми лета.
Ржали лошади, брыкаясь, размахивали, прогоняя зной своими шапками конюхи, а все посматривали поминутно на башню, ожидая сигнала.
А солнце, все краснее и тусклее, страшным и кровавым взглядом окидывало стоящие толпы народа.
В домах и дворах не было ни души, все выбрались на улицу. Молодежь, не имея возможности пробраться в первые ряды и не видя ничего из-за широких спин старших, уселась на заборах, на крышах, держалась за печные трубы или же расположилась на лестницах, специально приставленных к домам.
Под замком, в домике Крывихи, стоявшей с Войтковой на улице, причем обе нарядились в громадные платки, шелковые кафтаны, а на шею надели целые пучки корольков, — в раскрытое окошко, словно из рамы, глядело чудное личико со светлыми волосами и черными глазами, огненными, сердитыми, угрожающими, личико нахмуренное, раскрасневшееся, тяжело дышащей девушки.
Белые ручки держались за рамы, а сама она перевесилась вниз с волнением и любопытством. Она ничего не видела, но на нее смотрели все, а некоторые, перешептываясь, указывали на нее пальцами.