Князь был очень озабочен его воспитанием — в смысле той эпохи, — окружая Пшемка лучшими и способнейшими мужами. Ксендз-канцлер Тылон был его учителем, воевода Пшедпелк руководил его рыцарскими упражнениями и учил обязанностям князя. Оба мужа все время были около него и воспитывали в духе надежд дяди. Часто и сам Болеслав призывал его к себе и занимался с ним, но, чувствуя свою мягкость, долго его не удерживал. Слишком он его любил и поэтому на многое глядел сквозь пальцы.
В таких условиях Погробовец вырос стройным юношей, во всех отношениях безупречным, разве только, что в нем уже поигрывала кровь Пястов, кровь, которую у иных представителей рода еле успокаивали самые набожные женщины той эпохи.
Манили его красивые личики и манили настолько, что, хотя воспитатели не были слишком строгими, а Тылон смотрел сквозь пальцы, всех их, однако, беспокоила это раннее возмужание.
Духовенство собиралось его женить несмотря на шестнадцатилетний возраст. Воевода тоже был согласен с ними.
Но женитьба влекла за собой личную независимость, а князь Болеслав, не завидуя власти племянника и охотно соглашаясь отдать ему опекаемое, все-таки боялся, чтобы юный князь в пылу увлечения не испортил с таким трудом налаженных дел.
Теперь, раз Пшемка отпустили в поход, приходилось мириться с неизбежным, то есть женить его и дать ему власть.
Опекун больше думал об этом, чем о лихорадке.
— Батюшка Мальхер, — говорил он старику, — ты такой хороший советник, скажи же мне, что делать с нашим Пшемком? Вот он отправился в поход, да сохранит его Господь! Воевода и каштелян поручились головами, что от него не отступят ни на шаг. Юность всегда порывиста. Бог даст, вернется, — надо будет отпустить его на волю.
Ксендз Мальхер начал тихим голосом:
— Так и следует. Ваша милость, именно сейчас, при жизни, отпустите ему удила, а вы увидите, как он этим воспользуется. Это лучшее средство. Слишком зарвется — тогда его остановите. Если бы впоследствии ему предоставили сразу власть, без предварительного опыта, мог бы он слишком расшалиться.
— Что верно, то верно, — сказал Болеслав. — Я бы охотно помогал ему и следил за ним. Воевода сообщает, что он очень уже заглядывается на женщин, так что надо его женить.
Ксендз одобрил сказанное.
— Молод он, верно, — прибавил, — ну да согласно совету святого Павла лучше жениться, чем изводиться.
— Опять-таки выбрать жену — не простое дело, — вздыхал старый князь. — Есть сотни германских девушек, и их дали бы нам с удовольствием, но когда я гляжу на Силезию и на другие наши земли, которые заполонили немцы вслед за германскими принцессами, то отказываюсь от немки. Русской тоже не хочу, слишком гордые они и самовластные… Дальше искать трудно.
Вздыхал тяжело бедный опекун.
— Лишь бы только была набожная женщина, — добавил ксендз.
— Таких, как моя, мало на свете, — ответил Болеслав, — а святых, как Ядвига, Саломея и Кинга, Пшемку не надо, так как он должен иметь наследников. Простому смертному легко жениться, лишь бы девушка пришлась по душе, а вот властителю больших поместий надо со всем считаться.
Ксендз Мальхер внимательно слушал, но молчал, не желая вмешиваться в политику.
— Я бы просватал ему одну из моих дочерей, — говорил Болеслав, — хотя это и близкое родство, да вот возраст не подходит, и расчет скверный! Калиш он все равно возьмет после моей смерти; ему нужна другая жена, которая либо принесла бы с собой в приданое землю, либо надежду наследства.
И, попивая горькую настойку, старик плевался и вздыхал.
— Сколько возни, батюшка, с этим моим приемным сыном! Больше, чем с собственными детьми. Нужна ему теперь поскорее жена, чтобы девки не забрали над ним власти, что не приведи Господь. Какой-нибудь год еще можно ему протянуть, а там надо прикрепить к дому, чтобы у помещиков не отбивал жен или не искал монахинь, как Мествин, и Бога не гневил.
Встал князь и начал прогуливаться. Едва ушли в поход на Санток, как уже князь стал беспокоиться. С нетерпением ожидал известий.
— Эти саксонцы, — говорил он, подходя к ксендзу, — бешено дерутся. Идти на них впервые, так и нарваться нетрудно. Эх, нехорошо я сделал, что отпустил Пшемка; уж лучше было идти на Литву; да где тут удержать такого!
— Бог милостив! — утешал ксендз.
Так прошел день, другой, третий; беспокойство росло, Болеслав уже сердился, что ни Янко, ни Пшедпелк ничего не сообщали, а между тем он им велел держать наготове курьеров.
Это упорное молчание наводило на печальные размышления.