Именно в этот момент Зине пришло в голову слезть на землю. Был тихий час. В столовой, под навесом, пожилая повариха тётя Ната, которую Виктор прозвал «прекрасной колдуньей», гадала на картах Лидии. Выпали пиковые хлопоты и печаль на сердце. По брезенту бархатной кошачьей лапкой стучал дождик. Пахло озоном, и этот запах перебивал даже густой дух борща. Зина, рассеянно мигая, попросила и себе погадать. Но узнать свою судьбу так и не успела. Пока тётя Ната раскладывала карты в пять кучек крестом, под навес заглянул Виктор — и они с Лидией Сергеевной куда-то исчезли.
— Слушай. Вот это — казённый дом. Шестёрка — дорога…
— Я… я потом, тётя Наточка, вы меня извините…
Она сорвалась с места и побежала в лес — по тропинке влюблённых: что-то ей говорило, куда надо ей бежать! Она бежала охранять задуманное Нюркино счастье. ЧЗД! ППП!
Ноги скользили по грязи, спутанные мотки туч превращали день в сумерки. Она свернула с тропинки, стала красться между деревьями. Намокли носки. За шиворот лилась вода… В тупичке возле куста шиповника стояли под дождём Виктор и Лидия Сергеевна. Они целовались!
Зина хотела повернуть назад, но не смогла. Нет, не за себя была её обида — за Нюрку. Конечно, за Нюрку. Чувствуй За Других! И ей казалось — она сама теперь превратилась в Нюрку. Сунула два пальца в рот, чтобы засвистеть, а когда это не получилось — она в жизни никогда не свистела, — закричала отчаянно, во всю глотку:
— Стиляги! Стиляги целуются! «Когда стилягу хоронили, стиляги все за гробом шли!..»
И швырнула в них пригоршню мокрой грязи с травой.
Нюрке снилась необыкновенная ель, похожая на церковь или на пожарную каланчу. Наверху там была колоколенка, и две синицы звонили в колокола, а в стволе открылась дверка, вышла Нюркина мать и запела. Мать была такая, как всегда, мягкая, с круглым лицом, с тем добрым выражением, которое появлялось в её синих глазах, когда она смотрела на телят и на маленьких детей, с усталыми большими руками, сложенными на груди; такая, как всегда, но в то же время совсем молодая, и голос молодой и радостный.
Проснулась Нюрка перед рассветом, вся собралась, чтобы вспомнить, что она пела; но музыка ускользала из памяти, как вода из горсти.
В этом было что-то тревожное. Нюрка уже проснулась, но лежала с закрытыми глазами и думала — о Зине.
Почему они так мало разговаривают друг с другом тут, в лагере? Зина, правда, что-то пыталась рассказать о правилах, но это было в столовой, когда Нюрка разносила обед своим малышам, и боялась пролить, и плохо слушала… А с Зиной что-то неладно. Говорят, ей попало от директора за то, что она проучила жадных близнецов, которых бабка увезла. Но им так и надо, за что было её ругать? Наверное, она ничего не хотела говорить в своё оправдание. «Она гордая, Зинка. Она и мне никогда не признавалась, что пошла со мной, чтобы мне не было одиноко… Очень плохо мне было у них дома. Обязательно нужно с Зиной сегодня поговорить!»
Села на постели. В ногах, аккуратно сложенные, лежали её вещи. Откуда они взялись? Что это значит?
Запел горн, началась линейка. Зинины октябрята на своём углу звёзды сбились в кучу. Зины с ними не было.
Поднялся флаг, забился в безоблачном небе. Нюрка бросилась к Виктору:
— Где Зина?
— Сам удивляюсь. Наверное, обиделась на кого-нибудь, уехала домой.
Лидия Сергеевна со своим отрядом уже прошла в столовую.
— Где Зина?
— Не знаю, Нюрочка, я и сама очень волнуюсь. Это ужасно.
И Виктор и Лидия смотрели как-то странно, поэтому она сперва решила, что они знают о Зине больше, чем говорят. Но когда увидела, как они встретились в дверях столовой и застыдились друг друга, догадалась: это не о Зине, а друг о друге они что-то знают! И улыбнулась: вот нехотя открыла чужую, ненужную совсем тайну.
Потом ей пришло в голову осмотреть свои вещи. Нашлась записка: «Прощай, сестра Нюрка. Я смотрела на тебя, а ты не проснулась. Мне здесь оставаться невозможно, а дома — ещё хуже. Направляюсь в Бийск, а оттуда, наверное, в Кучук. Там строится большой сульфатный комбинат, и на нём я, может быть, буду работать. Мне тебя очень жаль».
«Зачем — в Бийск? И за что меня жалеть?»
Нюрка сморщила нос. Непонятно.
Она пошла к начальнику лагеря и долго разговаривала с ним.
— Вот чепуха! — огорчённо твердил он. — Да не собирался я её снимать — и так у нас вожатых не хватает. Ну отругал. Сама напросилась. Наговорила, понимаешь, мне дерзостей, а взрослые, вы думаете, каменные?
Нюрке он и не подумал намекать, что работает она «для вида». Как она работала, все знали. Наоборот — он уговаривал её не бросать лагерь, не искать Зину. Если она и правда не поехала домой, он известит её родных о побеге. Пускай ищут. Дадут ей ремня — будет знать амбицию.