Теперь, пробегая мимо бабули Калерии с запечатанным конвертом в руке, Зина украдкой показала ей нос, а ворвавшись в сарай, закричала, размахивая письмом:
— Пошли спать! Завтра едем вместе! Вот оно, заветное!
Натиск и здесь подействовал. Нюрка, выслушав Зину, как-то притихла и сказала странным голосом:
— Вдвоём веселее. И хорошо, когда знаешь, куда идёшь. Мне почему-то даже по улице стыдно ходить ни за чем. Кажется — все так и глядят.
Зине показалось всё же, что говорит она что-то не то. И, однако, Зина довольна. Вот как оно можно, оказывается: четырнадцать лет жить неподвижно — и в несколько минут изменить свою жизнь.
Глава вторая. Городок остается за холмом, и — раз-два-три-четыре! — две пары ног шлёпают по пыльной дороге
День ушёл на сборы и на мамины слёзы. Плача, мама совала в рюкзак огурцы, варёные яйца, картошку в мундирах, колбасу, хлеб, консервы, сыр, копчёную рыбу, пирожки, конфеты, соль, пачки печенья. Зина топала ногой:
— Забери! Не в голодный край отправляемся — в лагерь!
А Нюрка — лиса! — молчала и делала Зине знаки глазами: да ладно, смирись, в пути всякая картошка сгодится.
Наутро следующего дня мохнатая и пузастенькая больничная кобылёнка Лупа тащила по дороге телегу; на ней был ящик с медикаментами, который надо было завезти в попутное селеньице, дед Петрован и две девчонки. Они глядели друг на дружку понимающим взглядом: ведь у них была уже общая еда и общая тайна — Зинина мама думала, что они, как маленькие, будут отдыхать, а у них было письмо — письмо о том, чтобы им дали настоящую работу.
Нюрка, в телогрейке поверх жёлтого сарафанчика, растянулась, удобно подложив руки под голову, как дома на постели. Зина же сидела, свесив ноги, одной рукой упёрлась в край телеги, другой придерживала рюкзак. Капроновые бантики в её косах вздрагивали, как две тропические бабочки.
Дорога была вся в росе. Роса покрывала два бесконечных узора от автомобильных колёс, подобных вышивке на украинской рубахе. Даль становилась румяной, лениво зарделось облачко, заискрились капли на кустах боярки и жимолости, а за кустами справа и слева шевелились без ветра колосья, стряхивая сон, сливаясь вдали в живой солнечный ковёр. Само же солнце появилось за спиной неожиданно, и, так как Зина забывала почаще взглядывать на него, ей казалось, что оно выходит из-под земли толчками, будто кто-то, поднимаясь по лесенке из погреба, выносит его на поднятых руках. Она попыталась вспомнить, когда видела в последний раз, как восходит солнце, и вдруг поняла, что еще никогда не видала рассвета летом…
Лупа всё резче взмахивала хвостом: просыпались мухи и принимались за своё исконное дело — всем мешать.
Дорогу перебежал суслик, потом заяц, больше ничто не нарушило её великого однообразия — всё то же большое поле тянулось справа и слева, всё те же кусты стояли у дороги, и, если бы не солнце, казалось бы, что телега едет не вперёд, а по кругу.
Нас всех с раннего детства автомобили, кино и книги приучили уже к быстроте, к постоянной смене одного интересного кадра другим, не похожим на первый, — а как всё же велика, однообразна и подробна земля! И как необходимо для человеческого счастья прожить её всю, шаг за шагом, каждый куст и каждый колосок, а не махать ей рукой из автобуса, поезда или самолёта!..
Нюрка не выдержала, соскочила и, сняв босоножки, пошла пешком. Зина последовала её примеру. Земля просохла, была тёплой и мягкой. Под кустами рос дикий горошек, его малиновые кораблики пахли розой. Дед снял стёганку, солнце припекало его обтянутую красной рубахой спину; он дремал и думал о том, как заедет к куму и какое его там ожидает угощение.
— Это пшеница? — робко спросила Зина, кивнув на поле.
— Пшеница, — ответила Нюрка и прибавила: — Люминисценс.
Папа немного учил Зину латыни, и она теперь сообразила, что значит это слово — сияющая.
— Красиво! — сказала она; но это относилось уже не к слову, а ко всему, что было вокруг. — Хоть бы дорога никогда не кончалась!
Нюрка свистнула и махнула рукой в неопределённую даль:
— Ничего, там будет ещё лучше, вот увидишь…
— Пожалуй, — неуверенно протянула Зина. — Мы там будем работать. Сами. И ловить бабочек. И собирать фольклор.
— Чего?
— Будто не учила в школе! — Зина рассердилась и тряхнула головой так, что тропические бабочки взлетели над сё плечами, а когда сели снова на спину, долго не могли успокоиться. — Устное народное творчество. Здесь его никто и никогда не записывал. А мы запишем. Первые. Понимаешь?