Микрофон отключился с негромким щелчком, и Дафна появилась на носу катера во плоти, села на пустое кресло за нашей спиной, и с силой оттолкнулась ногой от берега.
Тем временем Мадлен осторожно извлекла два бокала – пузатый для виски и «флейту» для вина – и поставила их на твердую поверхность между нашими креслами. Затем она достала маленький перочинный ножик, подвешенный к брелоку с ключами, и вытащила штопор. Подняв его вверх, словно это был магический символ, она посмотрела на меня с насмешливой торжественностью.
– Мы начнем пить прямо сейчас?
– Отличная идея, – энергично откликнулся я. – Я и сам хотел это предложить, но вы так спешили, что я просто не успел… Я тоже взял с собой бутылку вина, так, на всякий случай. И у нас теперь две бутылки.
– Замечательно. Я вообще-то заметила вашу корзинку. Нет ничего лучше, чем пить в середине дня. Особенно в такую солнечную погоду. Начнем с моей или с вашей бутылки?
– Думаю, лучше начать с вашей, потому что она еще холодная, а мое будем пить на обратном пути.
– Ладно, подержите бокалы.
Она передала мне бокалы. Я обратил внимание, что голос ее звучал совершенно спокойно. В компании совершенно незнакомого человека она не проявляла ни малейшей нервозности или напряжения. Мадлен наклонилась, сняла сандалии, зажала бутылку ступнями, ввинтила штопор и вытащила пробку. Она улыбнулась:
– Теперь все готово.
– Наливайте.
Мадлен наполнила бокалы, поставила бутылку и потребовала, чтобы мы чокнулись. Потом она откинулась назад, положила вытянутые ноги на перила впереди.
– Итак – вы представляете себе, куда мы едем?
– Вон туда, вверх по течению, – я жестом указал направление. – Немного вперед, а затем налево, в заводь Браунинга и через нее в Риджентс-канал.
– Заводь Браунинга? – она вопросительно посмотрела на меня.
– Да, это что-то вроде небольшого озера, или, скорее, пруда – его можно увидеть с моста, когда идешь к Паддингтону.
– Да, вспомнила. Возле маленького мемориального парка.
– Именно. Там когда-то был дом Роберта Браунинга. Кстати, это он первым назвал этот район города Маленькой Венецией, потому что он напоминал ему о…
– Венеции.
– Разумеется, – я прокашлялся. Я почувствовал, что знаю слишком много. И зачем я это все говорю? – У него был летний дом на крошечном островке, он любил сидеть у воды вместе с Элизабет, его женой, – добавил я слабым голосом. – И там он сочинял стихи.
Из динамиков раздалось шипение, снова зазвучал голос гида:
– Место, к которому мы сейчас приближаемся, называется заводь Браунинга, названная в честь знаменитого поэта Роберта Браунинга, который жил в летнем доме на маленьком острове – вы можете видеть его слева по борту…
Я глотнул вина и нахмурился, без всяких причин.
– Вы так много знаете, – она выпятила нижнюю губу, чтобы сдуть упавшую на лоб прядь волос. – Наверное, с утра до ночи читаете путеводители или что-то в этом роде?
«Черт, – мысленно воскликнул я. – Черт!»
– Целыми неделями только этим и занимаюсь. Встаю часов в шесть, мчусь в Британскую библиотеку, заказываю книги по истории каналов и читаю их ежедневно, до самого заката. А по вторникам и воскресеньям хожу в вечернюю школу на Гранд-Юнион канале. И все для того, чтобы произвести впечатление на тех, кто недавно переехал в наш район.
– Ага, теперь понимаю. Что же, результаты занятий совсем неплохие. Похоже, вы сможете стать профессиональным экскурсоводом, если, конечно, приложите еще немного усилий. Как запасной вариант сойдет – если работа каллиграфа окажется не слишком прибыльной, или если у вас руки отвалятся, или еще что-нибудь в этом роде. – Она задумчиво покачала головой и извлекла из нагрудного кармана слегка помятую пачку незнакомых мне иностранных сигарет. – Хотите? Великолепная штука. Диетическая вещь. Я подобрала их на стойбище погонщиков верблюдов в Таджикистане.
При всем желании я не мог определить, когда она шутит, а когда говорит серьезно. Во всяком случае, ни по выражению лица, ни по интонации сказать это было нельзя.
– Нет, спасибо. Не сейчас. Может быть, позже.
– Хотя бы честно. – Она достала из пачки сигарету, из кармана – зажигалку и закурила. – Скажите, а вы всем вновь прибывшим даете возможность прокатиться на катере и должным образом просветиться? Должна признать, с вашей стороны это очень благородно.
– Обычно я сосредотачиваюсь на пожилых людях. Это самое меньшее, что я могу для них сделать. Они переезжают в наш район и выглядят здесь такими… потерянными.
Она улыбнулась.
Всю дорогу по Риджентс-каналу мы продолжали беседовать, потом говорили в темноте туннеля Майда-хилл, потом прошли поворотный бассейн Уайдуотер, где суда обычно избавлялись от своего груза возле старой угольной станции и где парочка мужчин молча сидела на корточках с неподвижными удочками в руках. Через некоторое время, хотя лондонское солнце все еще было ярким и самоуверенным, мы обнаружили, что дрейфуем вдоль берега Риджентс-парка, оставляем по левому борту сады Гроув-хауса, а по правому – элегантные виллы Джона Нэша… Должен отметить, что чувство юмора Мадлен было несколько обескураживающим: сухое, как пустыня после двухсотлетней засухи. Ее раскрепощенность и спокойствие обладали необычайно сильным эффектом: они нервировали и в то же время расслабляли меня. Я подумал, что причиной этого, наверное, стали ее многочисленные путешествия.
Короче, все шло хорошо – даже слишком хорошо. Безусловно слишком хорошо для того, чтобы все испортить жалким, идиотским вопросом, вроде: «У вас есть друг?», или «Могу я узнать, вы сейчас одна или у вас кто-то есть?», или «Прав ли я, полагая, что вы ни с кем не встречаетесь – я имею в виду, с мужчиной? Или вы видите кого-нибудь подходящегопрямо сейчас? Если так, то каковы ваши ожидания и намерения?» Ни в коем случае. Такие вопросы ни при каких обстоятельствах задавать нельзя. Особенно сейчас, когда она сидит рядом, такая близкая и настоящая. Так что я постарался выкинуть всю эту чушь из головы. Весь дальнейший путь по водным артериям Лондона, мимо птичника, зоопарка и плавучего китайского ресторана, мы мирно беседовали, пока благополучно не причалили в Кэмдене. Мы болтали и шутили, и постепенно мое беспокойство улеглось. Я действительно перестал задавать себе глупые вопросы.
– Не могу сказать, что хочупоехать в Австралию. Даже, пожалуй, не хочу. То есть взгляните вокруг, – я сделал широкий жест, не указывая ни на что конкретно. – У меня нет никакой необходимостиехать в Австралию. Австралия сама придет к нам.
Прогулявшись в толпе австралийцев по Кэмденскому рынку и приняв решение не покупать товары для ароматерапии или этнические ковры у сиявших вечной улыбкой австралийских торговцев, мы зашли в небольшое кафе, чтобы выпить перед тем, как отправиться в обратный путь. И вот мы наконец сидим в заведении, которое можно назвать разве что австралийским этническим пабом, и слушаем нечто, подозрительно напоминающее австралийскую рок-музыку. А обслуживали нас два австралийских бармена, которые в ответ на просьбу Мадлен принести напитки разыграли перед нами настоящий комический мини-спектакль – импровизированный, но вполне забавный: они устроили шуточное соревнование за право обслужить ее первым, едва не кувыркались друг через друга, хлопали в ладони, строили рожи. Действительно, выглядело это довольно смешно.
Я осторожно попробовал австралийское вино.
– Подумать только: в Лондоне живут миллионы и миллионы австралийцев – куда бы ни пошел, везде австралийцы. В некотором роде Лондон – это та же самая Австралия.Слава Богу, без кенгуру или аборигенов – и все же по всему городу, сегодня, сейчас, когда мы говорим, эти люди заняты приготовлением барбекю. Даже мои друзья-киприоты, проживающие на Эджвер-роуд, то и дело употребляют австралийские словечки, – тут я нарочито глубоко вздохнул. – О, конечно, мы предпринимали отчаянные усилия, чтобы изолировать их, изгнать их на другой край света, но теперь мы столкнулись с очевидным фактом: это не сработало. Они все возвращаются – один за другим, – чтобы отомстить.Собственно говоря, в Австралия наверняка уже никого не осталось.